Oryx and Crake

Рассказ пойдет от имени Виноны.





Подробности тут.





"Бесконечные дни" в моем журнале - ознакомительные отрывки и критические статьи

 Поскольку я сейчас работаю над "Soul Music" Пратчетта, ноосфера все время подсовывает что-нибудь по теме.


***


(c  башорга)


***
xxx:Спасибо за просвещение) музыка не самое сильное мое место) хотя 4 года встречалась с басистом)))
yyy:про музыку и басистов знаешь ли много анекдотов
yyy:и ты только что сочинила еще один )))))))))
(c башорга)

Очень, очень печальные новости из Японии. Мало того, что поджог студии Кyoto Animation превратился в самое крупное массовое убийство в новейшей истории Японии, боюсь, все это будет иметь глубокие социальные последствия и приведет к еще большей алиенации отаку внутри японского общества. Которые и так имеют репутацию неприкасаемых. Все нынешние проблемы только усугубятся. За это преступление японские анимешники будут расплачиваться долго, хоть и не имеют к этому отношения. По меркам индустрии, КёАни были святые люди. Они не эксплуатировали художников как скот, недоплачивая им и заставляя перерабатывать, как делают многие, включая студию Гибли, и помните об этом, когда будете пускать слезу надо очередным шедевром Миядзаки. Они брали на работу женщин, что тоже редкость. 20 из 33 погибших - женщины. Их конек - чувственные романтические драмы тонкой рисовки, никакого насилия, без пошлятины. Они не были моей любимой студией. Но они сняли одно из моих любимейших аниме "Меланхолия Харухи Судзумии", этапное произведение для жанра НФ и для ТВ, в целом. Акт такого чудовищного насилия в отношении именно КёАни выглядит издевкой мироздания. Такой вот конец тега haruhism этого журнала.

Но вообще выходные - для размышлений о важном, а не вот это всё. Вышла четвертая серия Истории игрушек, по каковому поводу журнал Seance.Ru спросил экспертов, у кого какая любимая серия. Я там про Историю игрушек-3, политическую. Закрытая автократия имени клубничного медведя Лотсо, её происхождение, устройство и гибель. Также сортировка мусора, переключение рычажка и горизонтальное взаимодействие как альтернатива полицейскому порядку. И героиня моего сердца - кукла Барби: Власть должна основываться на согласии граждан, а не на угрозе насилия!

"Из пока имеющихся серий Toy Story самая выдающаяся, на мой взгляд — третья.

Сцена, когда герои оказываются на мусороперерабатывающем заводе и медленно сползают в огненный вулкан, держась за руки — одна из самых драматически насыщенных у «Диснея». Сколько раз это пересматриваешь, столько раз сердце сжимается. К тому же, как мы теперь понимаем, именно в этой серии подробно описывается раздельный сбор и переработка мусора: отделение металла, измельчение и переработка пластика, что сейчас является чрезвычайно политически актуальной темой.

Но сердцу политолога третья часть дорога прежде всего тем, как достоверно там описывается механика создания, функционирования и распада авторитарного сообщества, на примере репрессивной диктатуры в детском саду Солнышко. Что делает лидер этой модели, медведь Лотсо? Он навязывает сообществу игрушек идеологию враждебного внешнего мира, от которого их может защитить только авторитарный лидер. Эта идеология основана на легенде, но легенда эта сама по себе ложь. История, которую рассказывает Лотсо и которая выставляет его жертвой — неправда. Его не бросала хозяйка, и тем более она не бросала всех остальных, кого он убедил. Лотсо додумал эту историю и сделал из нее вывод, что люди вообще жестокие и бессердечные, не любят игрушек, и в ответ любить их тоже незачем. И далее он насильственно инсталлирует эту версию действительности в голову всем остальным.

Это идеологическая основа авторитарной политической модели. Его организационная основа — репрессивный механизм: охрана, наблюдение и закрытый периметр. Из «Солнышка» нельзя убежать. Это, кстати, сближает представленную модель с тоталитарными политическими режимами, потому что в наш век новые автократии никогда не препятствует выходу: чтобы сохранять власть дольше, они позволяет уехать всем тем, кому режим не нравится. Модель Лотсо в этом смысле ближе к тоталитарной.

Для поддержания закрытого режима создается каста привилегированных: это силовой аппарат, охранники, которым позволены азартные игры и дополнительное потребление — автомат со снеками. А также право осуществлять насилие в отношении всех остальных.

Базз Лайтер, конечно, ожидаемая жертва этой операции, потому что он по своей природе служилый человек. Он ведь первоначально считает себя воином космической охраны, которая оберегает вселенную от плохого императора Зурга. У него в некоторой степени уже фуражка вместо головы: он хороший, но у него есть это слабое место. На таких людей действительно легче воздействовать, потому что они базово склонны встраиваться в маршевый шаг. Если им объяснить, что они маршируют за хорошее дело и охраняют хороших людей от плохих, то эта разводка сработает. Поэтому Базз выбран в качестве перепрограммируемого. Обратим внимание, что на него действует не пропаганда. Пропаганда в Солнышке рассчитана на гражданских игрушек, которым твердят: вас никто не любит, вы никому не нужны, а я о вас, ненужных, забочусь. А на Базза действует буквальное переключение рычажка, потому что он по своему устройству — охранитель.

Далее в сюжете мы видим, как эта модель распадается. Появляется объединенная группа внутри сообщества, которая готова бороться за свободу. Изначально она борется просто за выход, но когда происходит прямая конфронтация протестантов с властью, то протестующая группа обнажает ложь, на которой строится вся эта политическая модель. Там есть два ключевых момента. Первый — когда Вуди говорит Лотсо: «Твоя хозяйка тебя не бросила, она тебя потеряла». Тот отвечает: «Она меня заменила!» — «Тебя, но не всех остальных — а ты заставил всех уйти и в это поверить». И есть второй момент, который рождает в душе политолога максимальный эмоциональный отклик. Это когда кукла Барби внезапно выходит и говорит: «Власть должна основываться на согласии граждан, а не на угрозе насилия!» Тут все политологи плачут, и продолжают плакать даже во время повторных просмотров, потому что это на самом деле так. После этого против лидера бунтует его собственная охрана, преторианская гвардия в лице Пупса, и скидывает его в мусорный бак.

Также интересно, что на титрах, до которых редко кто досматривает — а вот эксперты всегда смотрят, пока титры не кончатся — показана новая жизнь детсада «Солнышко» после свержения авторитарного лидера. Дело в том, что эта авторитарная модель, как и все подобные ей, решала, хоть и ужасными методами, некоторую реально существующую проблему. Проблема состояла в том, что есть младшая группа детей, которые не умеют играть с игрушками и плохо с ними обращаются. При этом какие-то игрушки им все равно нужны. И Лотсо, как любой авторитарный лидер, говорил: «Кто-то должен жертвовать собой ради общего блага, и я буду определять, кто именно». У социума игрушек возникало и поддерживалось убеждение, что проблема-то есть, поэтому диктаторская власть неизбежна и необходима. Но в финальных кадрах нам показывают, что это совершенно не так: самоорганизация позволяет решать эту проблему гораздо проще и с меньшими затратами. В группу с маленькими детьми отправляются самые крепкие игрушки — трансформеры, те, кто до этого служили репрессивным аппаратом. Они дают с собой играть, их за это утешают чирлидерши. Они меняются, то есть происходит ротация и не происходит доламывание этих игрушек до помойки, как было раньше. Ведь раньше туда отправляли на верную погибель новеньких: их там ломали, а потом выкидывали. Теперь есть ротация и реабилитация тех, кто пострадал. И все живут мирно. Эта мысль выражена, как ни странно, Кеном. Вообще интересно, что Кен и Барби, символы безмозглого потребления, в мультфильме становятся интеллектуальными лидерами. Кен говорит: «В „Солнышке“ было бы здорово, если б мы помогали друг другу». То есть альтернативой диктатуре является не атомизация и хаотическое насилие, как обычно пытаются убедить общество автократы, а гражданская организация и взаимопомощь. Это важная мысль, которую всем следовало бы усвоить".

Джульетта не подавала заявления в контрразведку: она хотела вступить в какое-нибудь женское армейское подразделение – не столько из патриотизма, сколько оттого, что уже несколько месяцев после смерти матери крутилась, выживая, и очень устала. Но после объявления войны ее вызвали на собеседование; повестка была на правительственном бланке, и Джульетта поняла, что спорить не приходится.
Она явилась вся красная и потная – ее автобус сломался прямо на Пиккадилли-Серкус, и всю дорогу до неприметной конторы, расположенной в еще более неприметном здании на Пэлл-Мэлл, ей пришлось бежать. Чтобы попасть ко входу, нужно было пройти насквозь другое здание. Джульетта подумала, что, может быть, это своего рода проверка способностей. Медная табличка на двери гласила «Паспортное отделение», но за ней не оказалось ни сотрудников, выдающих паспорта, ни посетителей, желающих их получить.
Джульетта не расслышала фамилии человека, который вел собеседование (Мортон?). Он небрежно откинулся на стуле, словно ожидая, что она сейчас будет его развлекать. Он сказал, что обычно не собеседует соискателей работы, но мисс Диккер сегодня больна. Джульетта понятия не имела, кто такая мисс Диккер.
– Джульетта? – задумчиво произнес он. – Это как в «Ромео и Джульетте»? Очень романтично.
Он засмеялся, словно то была шутка, понятная только им двоим.
– Кажется, это на самом деле трагедия, сэр.
– А что, есть разница?
Он был не старый, но молодым тоже не выглядел (а может, никогда и не был). Он производил впечатление эстета. Худой, какой-то удлиненный, как журавль или цапля. Его, кажется, смешили почти все слова Джульетты, и почти все собственные реплики тоже. Он потянулся за трубкой, лежащей у него на столе, и принялся набивать и раскуривать ее, не торопясь – втягивая воздух, утрамбовывая табак, посасывая и исполняя все прочие загадочные ритуалы, по-видимому, обязательные при правильном курении трубки. Наконец он произнес:
– Расскажите о своем отце.
– Об отце?
– Об отце.
– Он умер.
Повисла пауза, и Джульетта поняла, что должна ее заполнить.
– Его похоронили в море, – сообщила она.
– Правда? Он был военным моряком?
– Нет, торгового флота.
– А, – он едва заметно приподнял бровь.
Джульетте не понравилась эта снисходительная бровь, и она решила даровать своему неизвестному отцу повышение в чине:
– Он был офицером.
( Read more... )

Читаю по надобности для текущего перевода дневники Сэмюэля Пипса (Пеписа). Естественно, полезла первым делом в существующий русский перевод "Дневников". Таковой есть - Ливерганта. Читаю у него:
и я отправился на Чаринг-Кросс, на казнь генерал-майора Гаррисона; его должны были повесить и четвертовать; когда толпе продемонстрировали его голову и сердце, он улыбался во весь рот — как и любой бы на его месте.
Думаю, что-то странное. Смотрю в оригинал:
I went out to Charing Cross, to see Major-general Harrison hanged, drawn; and quartered; which was done there, he looking as cheerful as any man could do in that condition. 
То есть он вроде бы не улыбался, не пел и не плясал, а просто держался настолько бодро, насколько позволяли обстоятельства. (И действительно, по  отзывам свидетелей, вел себя весьма достойно и даже лягнул палача, который в это время вытягивал из него кишки.) 
Начала думать: может, я чего-то не знаю? Вдруг Ливергант изучал исторические источники, в которых действительно говорится, что генерал-майор Гаррисон после отсечения головы любезно ея лобызаше мило улыбался?

Смотрю, однако, дальше. У Ливерганта:
"В часовню в Уайтхолле, где епископ Морли пел из «Песни ангелов»[15]: «Славься Господь за мир на земле и за добро к людям». Примечание переводчика к этому дано следующее: [15] Песни ангелов — рождественские гимны и хоралы в католическом богослужении.
Смотрю в оригинал:
...down to the chappell again where Bishopp Morley preached upon the song of the Angels, "Glory to God on high, on earth peace, and good will towards men."
То есть не Иванов, а Рабинович, и не в лотерею, а в преферанс епископ не пел из какого-то якобы сборника "песни ангелов", якобы употребляющегося в католическом богослужении, а проповедовал на тему строки из Евангелия от Луки, 2:14 - песнопения, которым небесное воинство приветствовало рождение Христа. И это, как все уже догадались, следующие слова: "слава в вышних Богу, и на земле мир, в человецех благоволение!" Так что, товарищи, какие уж там исторические источники... Какое уж там "Ливергант знает что-то, чего не знаю я"... Халтура обыкновенная, наглая, из серии "ссы в глаза, а им все божья роса" - вот с чем мы тут имеем дело.

Вот потому мы рождаемся в воде, не убиваем дельфинов и стремимся к звёздам

Может быть, самая прекрасная книга сэра Терри.
Мне долго не заходило начало, я вязла в условных британцах и хаосе событий, но после книга раскрылась, как створки раковины, и оказалась чудесной жемчужиной, где все события связаны, где каждый на своём месте, где много смерти, но много и чего-то такого, что я не могу выразить парой слов, не рискуя скатиться в пафос и менторский тон — веры в людей? Пожелания нам всем стать лучше, пробовать всё на зуб и задавать вопросы? Веры в то, что у нас получится?
И снова чертовски жаль, что книгу нельзя забыть и прочитать заново впервые.
«Народ...» не прочитаешь быстро, не прочитаешь взахлёб — такой под этой обложкой сплав горечи, жизни, смерти, надежды, учёной и смекалистой решимости, серой тени Локахи, когда от безнадёжности перехватывает горло; отсвета звёзд, когда твёрдо веришь, что герои справятся; и фирменного остроумия Пратчетта. Не знаю второго такого писателя, умеющего с улыбкой рассказать о серьёзном и неприглядном даже. Наверное, тут мне впервые привиделась лёгкая аура вины за имперское прошлое, хотя автор всегда симпатизировал и любил в своих книгах малые народы больше других.
Словом, это замечательная книга, из тех, которые долго помнишь и сразу влюбляешься в автора, хотя, казалось бы, куда уж дальше и глубже. Спасибо, сэр Терри, что вы делились с нами своими историями, нам будет вас очень не хватать.

отсюда

 

И стихи:

Смерть пишет на заборе мелом
Исус плюс смерть равно любовь
Идет Исус читает надпись
На минус исправляет плюс
(с) чей-то

***
Не рыдай, Мене, Мати, зряще во гробе.
Я лежу во гробе, как когда-то в твоей утробе.
Я спеленат, как когда-то в яслях, в хлеву.
Не рыдай, Мене, Мати, ибо Я - оживу.
Ты плачешь над человеком, ты оплакиваешь Иисуса.
Я умер, как человек, но яко Бог вознесуся.
Не рви Мое сердце, Марие, надо Мною скорбя.
Верою и любовию мы величаем Тебя.

отсюда