oryx_and_crake (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
oryx_and_crake) wrote2014-12-20 03:53 pm
oryx_and_crake) wrote2014-12-20 03:53 pm
Entry tags:
Новогодний подарок читателям - рассказ Стюарта Маклина в моем переводе
Это замечательный, очень мною любимый канадский писатель.
Я как-то пыталась сосватать его в одно российское издательство, но не взяли. Видно, чернухи мало.
Поскольку тема рассказа связана с Рождеством - пусть это будет мой подарок вам всем.
Вот что я тогда писала редактору издательства:
Стюарт Маклин заслуженно любим в Канаде. Две его книги из серии «Виниловое Кафе» (“Home from the Vinyl Café” и “The Vinyl Café Unplugged”, а всего их в этой серии вышло четыре) удостоены премии Стивена Ликока. Если бы меня попросили в двух словах объяснить, что из себя представляет серия «Виниловое кафе», я бы сказала, что это – такие канадские «Денискины рассказы» для детей и взрослых. С «Денискиными рассказами» «Виниловое кафе» роднит мягкий юмор, доброта, искренность, отсутствие сюсюканья, и еще то, что они на самом деле - на очень серьезные темы, только написаны так, что понятны и детям. Родители и дети – одна из ключевых тем в «Виниловом кафе». Все мы рожаем детей и вьем для них мягкое уютное гнездышко, но мы не можем навечно удержать детей в гнезде, уберечь их – жизнь оказывается полна серьезных и даже печальных вещей, усталости, обид и разочарований, родители болеют, стареют и уходят от нас навсегда, дети вырастают и тоже уходят, а мы вдруг обнаруживаем, что мы – взрослые, и что взрослые – это мы, и что кроме себя полагаться нам не на кого, а тут твоя собственная собака вдруг начинает конкурировать с тобой за место альфа-самца в семье, или любимая жена вдруг начинает сравнивать тебя с Гаррисоном Фордом (понятно, в чью пользу). Лезешь на крышу под Рождество, вешать электрогирлянду, и вдруг в голове звучит голос мамы: «Дэйв, только не вздумай лизнуть языком антенну!» Конечно, ты тут же ее лижешь, язык прилипает, и ты, сорокалетний отец семейства, стоишь как идиот на крыше, на виду у всех соседей, в мороз, с высунутым языком, прилипшим к железке… Ставишь новогодний спектакль в школе – приходится вводить в сценарий двадцать пять снеговиков и сорок рассказчиков, чтобы тебя не линчевали разгневанные родители детей, которым роли не досталось. А во время спектакля еще и школу чуть не подожгли, но это уж как водится. Кому из нас не приходилось приучать кошку к туалету? Кто не сверлил дырку в стене под розетку, обрушивая при этом полстены? Кто не отправлял своих детей в лагерь и не боялся, а вдруг их там обижают, и не прокрадывался контрабандой на территорию лагеря, чтобы поглядеть, как они там? Кто не мучился вопросом – что же подарить на Рождество своим домашним, у которых и так всё есть? Кто не ездил в отпуск на машине, полной ноющих детей, в жару, и не застревал с ними в многочасовой пробке (а тут еще и кошку стошнило)? Кому не приходилось развлекать приехавшую издалека немного эксцентричную престарелую родственницу? Кто не принимал у себя в гостях университетскую подругу, мучительно сравнивая ее элегантную худобу – со своей фигурой, а ее воспитанных аккуратненьких деток – со своими собственными? Кому не приходилось плясать вокруг капризной клиентки-кинозвезды? Кто из нас не выходил на работу после долгого перерыва, наскоро объяснив домашним, как разогревать замороженные полуфабрикаты? Кто не ругался с продавцом в магазине? Кто не опаздывал на самолет? Кто, чтобы задобрить жену, не обещал ей приготовить индейку на Рождество, а потом оказывалось, что индейку, оказывается, надо было еще и купить, заранее разморозить, а еще недурно бы знать, как включается плита… И так далее, и тому подобное. В общем, эти рассказы – о жизни, как она есть. О том, что все мы совершаем ошибки, но, к счастью, большинство из них – поправимы. И о том, что надо любить друг друга.
***********************************************************
Стюарт Маклин
ПАЛЬЦЫ НОГ ХАРРИСОНА ФОРДА
Stuart Mclean, Canada
Harrison Ford’s Toes
Перевод Татьяны Боровиковой
Первый снег потрясает, особенно если он выпал ночью, когда все спали. Сентябрьским утром проснешься, подойдешь к окну, отдернешь занавески – и увидишь белую тишину. И тогда, если повезет, вернешься снова в детство и в сказку.
В четверг, в конце сентября, Морли проснулась и увидела за окном снег. Она долго стояла у окна, вбирая глазами белизну, и в конце концов начала думать об отце, и как он каждый год заливал для нее каток на заднем дворе, когда она была маленькая. Спускаясь по лестнице, чтобы включить кофеварку, она думала: как жаль, что отца уже нет, жаль, что он не успел узнать своих внуков; и когда аромат кофе наполнил кухню, Морли спросила себя, что она приготовила бы на завтрак отцу, будь он жив.
«Блинчики», сказал отец.
Когда она искала кленовый сироп, явился Дэйв.
– Ты не видала мой синий свитер? – спросил он.
Морли смутно помнила, что по весне сложила все свитера в картонные ящики и запечатала – но вот куда они потом делись, она понятия не имела.
Это был опасный момент.
Если Морли хоть намеком даст понять, что свитера прошли через ее руки на исходе апреля, вся последующая ответственность падет на нее. Если она не сможет предъявить свитер – ее заклеймят как растеряху и расточительницу свитеров.
С другой стороны, если она откажется взять на себя ответственность, это будет несмываемый позор для нее как хозяйки, жены и матери. В глубине души Морли страстно жаждала найти синий свитер; она считала это своим долгом. Она знала, что как мать обязана извлекать синие свитера из картонных ящиков, подобно рыбакам, выуживающим форель из горных ручьев.
В поиске утерянных вещей Морли больше напоминала траулер, чем спиннингиста. Она стояла в кухне над миской теста для блинчиков и представляла себе неизбежные поиски. Она видела мысленным взором, как движется по дому, наподобие драгера, прочесывающего дно в поисках морских гребешков – и, вероятнее всего, оставляет за собой примерно такое же разорение.
– За завтраком я не желаю слышать ни про какие свитера, – отрезала она. – Разве что они сделаны из кленового сиропа.
Ей просто больше ничего не пришло в голову.
Вечером, после ужина, Морли направилась в подвал – с чашкой кофе и с тяжелым сердцем. Она решила начать с подвала, а не с чердака, потому что подвал лучше подходил под ее настроение: там было темно, сыро и настолько далеко от Бога, насколько вообще возможно от Него удалиться, не выходя из дому. Открыв дверь подвала и уставившись в темноту, Морли смутно подумала, что движется верным путем – чтобы искупить грехи, надо спускаться вниз.
Она поставила чашку на стиральную машину и воззрилась на штабель картонных ящиков, громоздящийся вдоль стены.
«Должно быть, вот этот», – решила она, пожав плечами. Ящик был заклеен широким скотчем. Морли содрала скотч, и он приклеился к пальцам. Она скатала его в комок. Комок прилип к ее брюкам. Она стряхнула комок. Он прилип к тапочку. Морли наступила на комок другой ногой, и он прилип к той ноге.
– Черт, – сказала она, дрыгая ногой, чтобы стряхнуть его.
Морли наклонилась и открыла ящик. Детские распашонки. Как они оказались сверху? Это очень плохо. Значит, ящики стоят не по порядку.
В следующем ящике были журналы. В другом – брюки, которые Морли не носила уже много лет. Она хотела закрыть и этот ящик, но взглядом зацепилась за что-то. Сбоку, у стенки ящика, лежал непонятный сверток, размером примерно с яблоко. Морли его вытащила. Он был завернут в красно-зеленую бумагу. Сбоку приклеена карточка: «Счастливого Рождества. Сэму с любовью от бабушки».
Должно быть, Морли спрятала его на Рождество. Она совершенно не помнила, что это могло быть.
Она села на штабель ящиков и потянулась за кофе. Сделала глоток и развернула подарок.
Это был пластмассовый диск размером с ладонь – миниатюрная электронная игра. Тамагочи, которого Хелен, мать Дэйва, прислала из Кейп-Бретон.
Теперь Морли все вспомнила. Когда тамагочи не оказалось под елкой, Морли мучительно искала его несколько часов. Ей не хотелось отдавать тамагочи Сэму. Но в то же время она не нарочно потеряла игрушку.
Как это у меня так получилось, недоумевала Морли. И, конечно, надо же ей было наткнуться на тамагочи именно теперь, когда Сэм уже настолько явно из него вырос. Сын менялся стремительно. Даже полгода назад он завопил бы от восторга при виде тамагочи. Но сейчас он вступил в пору отказа от старых игрушек. Вон, у противоположной стены подвала, стоит красный пластмассовый ящик, и месяца не прошло, как Морли снесла его вниз – Сэмова коллекция пластмассовых динозавров. Его машинки – его машинки! – в таком же ящике, за дверью комнаты Сэма, стоят и ждут отправки в такой же печальный последний путь. Страстью Сэма стала музыка – машинки и фантазии побоку, теперь он не расставался с портативным плейером, – и это было очень грустно, потому что, как и щербатый рот, знаменовало собой новую стадию взросления. Это был рывок в отрочество, и Морли еще острее почувствовала свою вину из-за тамагочи, лежавшего в руке. Ее ребеночек, ее мальчик, растет – а может, если бы у него был тамагочи, он не торопился бы так…
Хелен прислала тамагочи в начале декабря.
В это Рождество? Или в предыдущее?
– Мне пришлось соврать, чтобы достать его, – гордо сказала Хелен по телефону. – Это последний тамагочи в Кейп-Бретоне.
В то Рождество тамагочи были в моде. До такой степени, что их трудно было купить. Хелен обзвонила все магазины в Кейп-Бретоне, и наконец в одном месте ей сказали, что у них остался последний. Хелен попросила продавца отложить игрушку для нее. Он сказал, что это не полагается. Хелен в приступе вдохновения воззвала к доброму сердцу продавца. Она сказала, что ее внук очень болен – смертельно болен. Продавец положил тамагочи под прилавок. «Только обязательно заберите его сегодня», – сказал он.
Когда Хелен рассказала про это, Морли растерялась.
Она не любит, когда обманывают в таких вещах.
Когда тамагочи наконец приехал в посылке вместе с остальными подарками Хелен, в начале декабря, Морли стала беспокоиться, что этот подарок принесет несчастье. Она подумала, что дать Сэму что-то купленное при таких обстоятельствах – значит искушать судьбу.
Морли мучилась несколько дней. Ей пришло в голову, что гораздо легче было бы жить, если бы она родилась католичкой, а не пресвитерианкой. Ведь тогда она могла бы пойти к исповеди – лучше, конечно, в церковь, где ее не знают, – и спросила бы у священника, какое место на шкале смертных грехов занимает обман продавца в магазине.
Но Морли не была католичкой, так что поговорить со священником она не могла. Могла поговорить только сама с собой. И вот, боясь, что эта ужасная электронная штуковина означает смертный приговор, Морли запихала ее в ящик с брюками и, сама того не желая, забыла, куда ее дела.
Она сидела на ящиках и разглядывала игрушку. То, что Морли сделала потом, священник точно не одобрил бы. Она содрала прозрачный пластиковый пузырь с картонной подложки, и тамагочи вывалился ей в ладонь. Экран был пуст. Под ним были две кнопки. Морли нажала одну – ничего не произошло; нажала другую. Ничего не произошло. Она подобрала с пола картонку от упаковки. На ней не было никаких инструкций. Даже по-японски. Морли опять поглядела на тамагочи и нажала обе кнопки сразу, и тут случились две вещи одновременно. На экран тамагочи выскочило маленькое яйцо, и пришел Дэйв.
Когда Морли увидела мужа, идущего к ней через подвал, она сунула тамагочи в карман. Если бы она к этому времени уже нашла синий свитер, то, скорее всего, поделилась бы с мужем и этой находкой, но свитер пока не обнаружился, и Дэйва незачем было в это посвящать. Ему совершенно ни к чему было знать, что это Морли потеряла подарок, присланный его матерью Сэму в прошлое Рождество. Во всяком случае, сейчас ни к чему. Если Морли потеряла игрушку, то, по логике вещей, могла запросто потерять и свитер. Она сунула тамагочи в карман и быстро огляделась в поисках легенды – хоть какого-нибудь объяснения, почему она сидит на ящиках в подвале.
Кроме ящика с журналами, ей ничего не попалось на глаза. Она схватила верхний журнал: это оказался «Пипл» с Харрисоном Фордом на обложке.
Фотография была снята в непринужденной обстановке. Харрисон Форд сидел на крыльце – возможно, на крыльце собственного дома. Он был в джинсах, в черной футболке и босой. Его ступни были ближе всего к объективу. Когда Дэйв подсел к Морли, она глядела на фотографию Харрисона Форда.
– Он классный, – сказала она.
Дэйв принялся разглядывать картинку через плечо Морли.
– Даже шрам у него классный, – сказала Морли.
Дэйв прищурился.
– На подбородке, – объяснила она. – Он попал в аварию, когда ему был двадцать один год. Ударился подбородком о руль.
Морли протянула журнал Дэйву.
– Погляди на его ступни.
Дэйв старательно поглядел.
– Пальцы безупречные, – сказала Морли. – Должно быть, он делает педикюр.
Она не соображала, что говорит. Если бы она не беспокоилась из-за свитера, если бы у нее в голове не сидел тамагочи, она не сказала бы ни слова из всего этого. Она знала, что есть вещи, которые говорят друг другу только мужчины в раздевалке спортзала, когда на них из одежды один спортивный бандаж и когда их слышат только другие мужчины. И есть вещи, которые говорят друг другу женщины, такие вещи, которых нельзя повторять в семье, если хочешь жить с мужем долго и счастливо.
Она швырнула журнал обратно в коробку.
– Ладно, – сказала она. – Пошли наверх.
Прошел час.
Они смотрели новости, когда Дэйв, не отрывая глаз от телевизора, спросил:
– А чем тебя мои пальцы не устраивают?
Морли вздохнула.
– Я не то имела в виду, – ответила она. – Я сказала, что, наверно, он ходит на педикюр.
– Ты сказала, что у него безупречные пальцы на ногах.
– Они и правда безупречны, – сказала Морли. – В том-то все и дело… Я не знаю ни одного мужчину, чтобы ходил на педикюр.
– Если тебе не нравятся пальцы ног Харрисона Форда, с какой стати мы их обсуждаем? – спросил Дэйв.
– Ты первый начал, – ответила Морли.
– Нет, я начал обсуждать свои ноги, – сказал Дэйв. – А ты уже заговорила про ноги Харрисона Форда.
– Потому что, – сказала Морли. Тут нужна очень, очень большая осторожность. Еще не хватало поссориться из-за пальцев ног Харрисона Форда.
– Потому что, – сказала Морли, – я никогда не слыхала, чтоб мужчина ходил делать педикюр.
И добавила:
– Я бы, наверно, ушла от тебя, если б ты стал ходить на педикюр.
Дэйв нахмурился.
– Во всяком случае, я бы отнеслась к этому с подозрением, – сказала Морли.
Раздеваясь перед сном, Морли вспомнила, что у нее в кармане тамагочи, и незаметно переложила его в сумочку. Завтра на работе она от него избавится.
Она заползла в постель рядом с мужем. Свет уже был погашен. Они лежали рядом, но не вместе. Оба лежали на спине, оба смотрели в потолок, оба погрузились в мысли. Как раз когда Морли начала засыпать, Дэйв приподнялся на локте.
– Помнишь, – сказал он. – Помнишь, я прошлым летом убил змею.
Морли тихо всхрапнула и повернулась к мужу.
– Когда мы ездили на природу, – сказал он. – Я убил змею, помнишь?
Морли кивнула.
– А ты знаешь, что Харрисон Форд боится змей? – спросил Дэйв.
Морли подняла голову.
– Что?
– Это у него как фобия, – сказал Дэйв. – Он бы себе все пальцы на ногах изгрыз, если б на той картинке, на обложке «Пипл», оказалась змея.
Морли уронила голову на подушку.
– Дэйв, – вздохнула она, – это Индиана Джонс боится змей.
Назавтра, наутро после того, как Дэйв застал жену в подвале, он, как обычно, вышел из дому и пошел на работу. Придя, он начал свой утренний ритуал. Щелкнул переключателем лампы возле кассы, повесил ветровку на спинку стула за прилавком, выудил из ящика стола оборотную наличку – семьдесят пять долларов, – разложил их по отделениям в кассовом ящике и снял крышечку со стакана кофе.
Дэйв не кофеман. Когда-то давно, когда по работе ему приходилось все время разъезжать и когда он еще не бросил курить, он пил очень много кофе. Когда он вставал утром и являлся на арену, первое, что он делал – выпивал кофе. Первым делом – самое важное, любил говорить он.
Сейчас Дэйв, как правило, не начинает утро с кофе, хотя всегда пьет его, придя на работу. Иногда просто включает кофеварку. Если он идет на работу пешком, а так бывает чаще всего, он берет кофе в какой-нибудь закусочной по дороге. Дэйв любит старомодный ресторанный кофе, который подают в толстых фарфоровых ресторанных чашках, специально сделанных так, чтобы держать тепло. В ресторанном кофе есть что-то особенное, своеобразный вкус, цвет и запах. Кофе же, который подают в вездесущих модных однотипных кафешках, какой-то маслянистый, слишком горький, слишком дорогой и, как правило, со всякими наворотами. Дэйв пьет черный кофе. Если ему хочется себя побаловать, он добавляет сливки – не молоко, а именно сливки. Ему нравится вкус сливок. Нравится смотреть, как пятно сливок нитями расползается в кофе, словно чернила в воде.
Дэйв считает, что утренний кофе помогает и проснуться, и притормозить. Для Дэйва само действо, питье, так же важно, как собственно напиток. Это передышка, это привал. Это значит, что первым делом – самое важное.
Иногда за кофе Дэйв читает газету. Иногда просто сидит и думает. Чаще – сидит не думая. А в это утро он вытащил из портфеля журнал.
Журнал «Пипл».
Дэйв прихватил его в подвале, выходя из дому. Он перелистал журнал до того места, где начиналась статья о Харрисоне Форде, и просмотрел картинки. Он чуть не свалился со стула, когда наткнулся на кадр из фильма «Разговор» – этот классический триллер 1974 года, снятый Копполой, с Джином Хэкменом в главной роли, был одним из любимых фильмов Дэйва. Дэйв не слыхал про другие роли Харрисона Форда, кроме Индианы Джонса и Ханса Соло. Неужели Форд играл в «Разговоре»?!
– Как?! – вслух изумился Дэйв.
Как получилось, что он до сих пор этого не знал?
Он закрыл журнал и стал разглядывать обложку. Да, Харрисон Форд – привлекательный мужчина, спору нет. Дэйв раскрыл журнал и уселся читать статью.
– Не может быть, – сказал он вслух, прочитав первый абзац.
Не может быть, что Харрисону Форду почти шестьдесят.
Не может человек на десять лет старше Дэйва выглядеть так… так хорошо. Он и вправду выглядел хорошо. И еще – естественно. Не так, как Дик Кларк или Джордж Хэмилтон – у тех такой вид, словно их для сохранности напичкали консервантами.
– Господи, – сказал Дэйв, прочитав еще абзац.
Он до сих пор курит?!
Это какая-то ошибка. Не может быть Форду шестьдесят. Это… противоестественно. Должно быть какое-то объяснение. Липосакция? Стероиды? Пластические операции?
В течение дня Дэйв трижды вытягивал журнал из-под прилавка и показывал покупателям.
– Как вы думаете, сколько ему лет? – спросил он Брайана, тыча пальцем в фотографию Форда.
– Харрисону Форду? – ответил Брайан. – Я его просто обожаю! Сорок пять?
– Совершенно верно, – сказал Дэйв. – Совершенно верно.
Так думали все.
– Угадайте, какого цвета у него глаза, – сказал он Брайану.
– Синие? – спросил Брайан.
– Светло-карие, – сказал Дэйв. – И они меняют цвет в зависимости от того, что на нем надето.
– Господи Исусе, – откликнулся Брайан. – Кто вообще ему пишет все эти статьи?
Примерно в то же время, когда Дэйв с Брайаном листали журнал, Морли покупала себе ланч в кафе в центре города. Она рылась в сумочке, ища кошелек, и наткнулась на тамагочи. «Ну сколько раз я еще забуду про эту штуку», – подумала она. Вытащила игрушку и уставилась на экран. Яйцо, которое она вызвала тогда в подвале, нажав на обе кнопки, теперь раскачивалось по экрану взад-вперед. Морли смотрела, а яйцо раскачивалось все быстрее. И тут, прямо у нее на глазах, в очереди в кассу, оно вдруг проклюнулось. Вместо яйца по экрану забегало туда-сюда крошечное существо.
Морли смотрела как завороженная. Она стояла перед кассой и смотрела на игрушку – из яйца вылупился маленький шевелящийся цыпленок. Мужчина, стоявший за Морли, произнес «разрешите» и протиснулся мимо нее. Морли даже внимания не обратила. Цыпленок поглядел на нее и пискнул. И тут случилось неожиданное: Морли накрыла волна материнского инстинкта. Ей сорок шесть. Ее младшему – десять. И вот она только что родила еще раз… на людях. Она огляделась, не заметил ли кто. Расплатилась и села за столик в углу.
Прежде чем откусить от своего сэндвича (с куриным салатом), Морли четверть часа играла с новорожденным. Пять минут проб и ошибок – и она выяснила, как нажимать кнопки, чтобы покормить младенца. Еще несколько минут – и она разобралась, как чистить его туалет. Наконец Морли, одновременно гордая и смущенная, отложила тамагочи. Она засунула игрушку обратно в сумочку, доела сэндвич и вернулась на работу. После обеда она еще два раза доставала игрушку.
На работе ухаживать за тамагочи было несложно. А вот дома все было гораздо сложнее. Морли никому про него не сказала. Просто не могла. Шли дни, и цыпленок становился все капризнее.
– Я сейчас, – сказала она два дня спустя, когда тамагочи запищал во время мытья посуды. Пошла в ванную и заперлась. Вытащила игрушку из кармана и нажала на кнопки. Она знала, что это смешно, и все же не могла допустить, чтобы цыпленок умер с голоду в ее собственном доме.
Через двадцать минут, когда Морли выстраивала в ряд обувь у входной двери, тамагочи опять запищал. Направляясь обратно в ванную, Морли хмурилась.
– Что-то случилось? – спросил Дэйв, выходя из ванной ей навстречу.
На ночь Морли положила тамагочи в ящик, где у нее лежали футболки. В три часа ночи он запищал из ящика. Дэйв, который читал журнал в постели, поднял удивленный взгляд.
– Это я принесла секундомер с работы, – объяснила Морли.
Она бросилась к ящику, схватила тамагочи и унесла его в ванную, тщательно заперев за собой дверь. Она в отчаянии поглядела на цыпленка.
– Ты надо мной издеваешься, – сказала она. – Я же тебя только что покормила.
Дэйв был слишком поглощен своими мыслями, и его не интересовало, что там затеяла Морли. Его преследовала фотография Харрисона Форда с обложки «Пипл». Он принес журнал домой с работы, чтобы получше разглядеть. И спрятал под стопку книг на тумбочке со своей стороны кровати. Чем дольше Дэйв смотрел на картинку – и чем дольше сравнивал себя с Харрисоном Фордом – тем больше осознавал, до чего он себя запустил.
Перед тем, как лечь в постель, Дэйв разделся до белья и встал перед зеркалом в спальне, в полный рост. Повернувшись в профиль, он в отчаянии смотрел на свой живот. Откуда что взялось? Дэйв не помнил, чтобы раньше у него живот так выпирал. Разглядев свое лицо в зеркале в ванной, Дэйв понял, что оно еще более дряблое. Он положил ладони на щеки и оттянул кожу к ушам. Просто удивительно, насколько моложе он при этом кажется. Ему надо сделать круговую подтяжку! Он стареет и дрябнет.
Харрисон Форд не выглядел ни старым, ни дряблым. Харрисон Форд, кажется, был неподвластен разрушительному влиянию старости. Харрисон Форд, кажется, остановил время. Дэйв понял, что если он хочет выглядеть хотя бы вполовину так хорошо, как Харрисон Форд, ему придется совершенно изменить режим питания, нанять персонального тренера и проводить по нескольку часов в день под лампами искусственного загара. Мечтать не вредно.
Гораздо легче упиваться ненавистью к самому себе.
На следующее утро Дэйв стоял в ванной и чистил зубы, с ненавистью глядя вниз на свои уродливые ступни. И тут его осенило – кое-что он может сделать. Он втянул живот и расправил плечи. Если ему не суждено иметь тело как у Харрисона Форда, по крайней мере он может завести себе такие же пальцы на ногах. Дэйв еще раз поглядел на свои ступни и пошевелил пальцами. Как Бетти Фридан проложила путь женщинам, и они смогли с гордо поднятой головой покинуть кухню и пойти работать – так Харрисон Форд проложил путь Дэйву, и теперь Дэйв может пойти сделать педикюр. Только где-нибудь подальше, не в своем районе, а то вдруг его кто-нибудь узнает.
Это был внезапный порыв, родившийся частью из неуверенности в себе, частью из любопытства. Дэйв знал, что Морли не бросит его только потому, что у какой-то кинозвезды ноги красивее. Ему просто никогда не приходило в голову, что мужчина тоже может ухаживать за ногтями. Ему казалось, что платить кому-то за то, чтобы тебе подстригли ногти, значит бросать деньги на ветер. «Если Бог хотел, чтобы я делал педикюр, – подумал Дэйв, – зачем тогда Он дал мне зубы?»
Добравшись на работу, Дэйв достал телефонную книгу. По первому телефону женский голос ответил: «Я не знаю, обслуживаем ли мы мужчин. Вы первый, кто спрашивает». Во втором салоне ответили без колебаний. «Мужчинам мы делаем маникюр, но не педикюр». И добавили загадочное: «Воск мы им тоже не делаем».
Все утро Дэйв набирался храбрости для этих звонков. Но стоило начать – и его уже было не остановить. Он просматривал объявления. «Немецкий педикюр», – гласила реклама в верхней части страницы.
«Когда вы хотели бы прийти?» – спросил женский голос. Дэйв не стал спрашивать, чем немецкий педикюр отличается от обычного. Не хотел показаться идиотом.
Он вообще не задал ни одного вопроса, а потом было уже слишком поздно – его усадили в кресло, высокотехнологичное и обтекаемое, будто выдранное с мясом из какого-нибудь космического корабля. Ступни Дэйва отмокали в воде, а сам он не сводил глаз с женщины, которая назвалась Уллой. Он следил за каждым ее движением, а она раскладывала инструменты – больше всего они были похожи на хирургические. Она воткнула в сеть прибор, напоминающий маршрутизатор, и выдернула из воды правую ногу Дэйва.
- Для начала, – сказала она, – спилим мозоли.
Морли всегда говорила, что лучше педикюра ничего нет. Однажды, когда она в очередной раз это сказала, Дэйв спросил: «Это лучше массажа?» И Морли ответила: «Намного лучше. Лучше всего на свете».
Дэйв не мог спросить ее, как вообще можно поставить в один ряд массаж – и спиливание подошв ног электрическими приспособлениями. От одной мысли, что ей это могло быть приятно, жена предстала Дэйву в новом и неожиданном свете. Если ей это нравится, подумал Дэйв, мало ли что еще ей может понравиться…
Но он не сказал Морли про педикюр. Просто не мог. Не потому, что его ступни плохо смотрелись. А потому, что они смотрелись просто отлично. Лучше всех остальных частей его тела. Дэйв не ожидал, что Улла покроет ему ногти лаком. Теперь его ступни выглядели так, как будто их целиком покрыли лаком. Они выглядели настолько лучше всего остального тела, что лишь усиливали его позор.
Поэтому Дэйв лег в постель в носках. И когда ему хотелось поглядеть на свои ноги – а хотелось ему часто, ведь они так замечательно выглядели – он шел в ванную, запирался там и снимал носки. Один раз он взял с собой в ванную журнал «Пипл» и сравнил свои ноги с ногами Харрисона Форда. Дэйв решил, что, в общем, его ступни не так уж плохи. Конечно, не Голливуд, но и не захолустье какое-нибудь.
И все время, пока Дэйв украдкой бегал в ванную – то с пилочкой для ногтей, то просто поглядеть – Морли украдкой бегала в ту же ванную кормить тамагочи.
Это продолжалось неделю, и каждый из них настолько погрузился в свое занятие, что совершенно не замечал, чем поглощен другой.
Только Стефани, которая пользовалась ванной комнатой чаще, чем оба ее родителя вместе взятые, кажется, что-то заметила.
– ЧТО ПРОИСХОДИТ? – спросила она как-то вечером, когда Морли украдкой скользнула в ванную сразу после того, как Дэйв украдкой оттуда выскользнул.
Впервые Морли ответила на этот вопрос совершенно незнакомой женщине. Был вечер пятницы. Морли отправилась в магазин за продуктами. Она кормила тамагочи, двигаясь по ряду с сухими завтраками, не глядела по сторонам и вдруг столкнулась с женщиной, идущей навстречу. Они улыбнулись друг другу, и Морли в качестве извинения показала тамагочи:
– Это моего сына. Цыпленок-инопланетянин.
– Можно посмотреть? – попросила женщина.
Морли протянула ей игрушку, и в этот момент цыпленок запищал.
– Уж потерпите, – сказала женщина. – Они скоро вырастают и тогда уже не дергают мать каждые пять минут.
Это был истинный момент материнства.
А на следующий вечер Стефани вышла из своей комнаты в синем свитере Дэйва.
Морли уставилась на нее.
– Где ты его взяла? – призвала она дочь к ответу.
– Он был у меня в ящике, – ответила Стефани, как бы оправдываясь. – А что?
Той же ночью, уже в постели, Морли обняла Дэйва и сказала:
– Помнишь, на прошлое Рождество я никак не могла найти подарок, что твоя мать прислала Сэму?
Она вылезла из кровати, открыла ящик с футболками, достала тамагочи и протянула Дэйву.
Она показала Дэйву, как кормить цыпленка, и как чистить за ним, и как с ним играть.
Пока они так сидели, цыпленок запищал.
– А что он еще умеет делать? – спросил Дэйв, возвращая ей игрушку.
– Он пищит, – ответила Морли, умело нажимая на кнопки. – И еще умирает.
Она несколько секунд возилась с кнопками, потом отнесла тамагочи обратно в ящик.
Вернулась в постель и прижалась к Дэйву.
Через десять минут тамагочи опять запищал.
Морли начала выбираться из кровати.
Дэйв схватил ее за руку и потянул обратно.
– Мне нужно, – сказала она, пытаясь вырвать руку. – Я не усну, если буду думать, что он сегодня умрет.
– Я встану, – сказал Дэйв. – Я же всегда вставал к детям ночью.
Через две недели лак на ногтях Дэйва начал облезать. В то утро, когда Дэйв первый раз это заметил, он решил, что может сам подмазать ногти. Он украдкой пробрался в комнату Стефани, чтобы найти бесцветный лак. Но у нее был только синий с блестками и черный.
Он подумал – может, просто купить себе пузырек лака, – но потом отверг эту мысль. Решил, что это будет неправильно. В конце концов, он не виноват, что ему ногти покрыли лаком – Улла его не спросила. А вот если он пойдет и сам купит лак, то станет сознательным пособником. Правда, он втайне наслаждался тем, что у него такие безупречные ступни. Чувствовал себя до смешного утонченным, и ему не хотелось расставаться с этим ощущением. Но он не был готов посещать Уллу каждые две недели, и покупать лак тоже не собирался. Может, Харрисон Форд позволяет себе тратить время на такие вещи. Но Дэйв решил, что подобная прогулка в сторону «Храма Рока» может слишком далеко завести. И вообще, не может же он до конца жизни спать в носках – рано или поздно Морли заметит. Дэйву этого совершенно не хотелось. Какой смысл?
В магазин он все-таки зашел. Как-то днем. Незаметно рассмотрел пузырьки с лаком, но ничего не купил. В другой раз, возвращаясь с работы, он проходил мимо магазина сигар и увидел в витрине маникюрный наборчик в кожаном футляре. Зашел в магазин и спросил о цене.
– Двести пятьдесят долларов, сэр, – ответил продавец.
– Двести пятьдесят долларов! – повторил Дэйв.
– Он немецкого производства, сэр, – сказал продавец, сделал было движение, чтобы снять футляр с витрины, но передумал и занялся другими делами. Поважнее.
Дэйв побродил по магазину и опять вернулся к маникюрному набору. Это была безупречная вещица. Настолько безупречная, что, казалось, источала совершенство; если бы Дэйв владел ею, не только его ногти улучшились бы – переменилась бы вся его жизнь. Он мог бы стать таким же элегантным, как Харрисон Форд.
Дэйву ужасно хотелось купить набор. Он поколебался, думая о небольшом, но ощутимом удовольствии – подозвать раболепного продавца и махнуть рукой в сторону витрины, словно он покупает такие вещи каждый день. Словно деньги для него не проблема.
Вместо этого он купил четырехдолларовую сигару, коробочку деревянных спичек и пошел домой по вечернему солнышку. Он покуривал сигару и чувствовал себя истинным денди, пока его не начало мутить.
На следующее же утро он уронил себе на ногу ящик с пластинками. Ноготь на большом пальце почернел. После этого уже не было смысла беспокоиться о лаке для ногтей и импортных маникюрных наборах.
В ту же неделю умер тамагочи. Морли не знала, почему, и не заметила точно, когда. Она была на работе, и вдруг ее как будто дернуло посмотреть, и оказалось, что он мертв. Прямо вот так. Без предупреждения. Ей не верилось. Она смотрела на пустой экран, и ей хотелось плакать.
Добравшись домой, она сразу принялась готовить ужин. Запустив процесс, она пошла в сад и выкопала ямку в углу забора, там, где похоронили морскую свинку. Вытащила из кармана тамагочи, завернутого в салфетку. Положила его в ямку и забросала землей.
В прежние времена, и не так уж давно, матери приходилось принимать как должное, что это случится хотя бы с одним из ее детей. Инфлюэнца. Оспа. Туберкулез. Морли положила руку на кучку земли и покачала головой. Так вот почему ей хотелось плакать. Она встала и оглядела сад, где последние лучи осеннего солнца играли на листьях груши.
– Господи Исусе, – сказала Морли.
Она сама не знала, что это было – богохульство или молитва.
Она вспомнила виденное когда-то крохотное надгробье рядом с каменной церковью в портовом городке на острове Ньюфаундленд. Она подумала обо всех матерях, которые продолжали жить. Подумала о Сэме и Стефани.
– Господи Исусе, – сказала она еще раз и пошла в дом, обхватив себя руками от вечерней прохлады.
Это была молитва.
Я как-то пыталась сосватать его в одно российское издательство, но не взяли. Видно, чернухи мало.
Поскольку тема рассказа связана с Рождеством - пусть это будет мой подарок вам всем.
Вот что я тогда писала редактору издательства:
Стюарт Маклин заслуженно любим в Канаде. Две его книги из серии «Виниловое Кафе» (“Home from the Vinyl Café” и “The Vinyl Café Unplugged”, а всего их в этой серии вышло четыре) удостоены премии Стивена Ликока. Если бы меня попросили в двух словах объяснить, что из себя представляет серия «Виниловое кафе», я бы сказала, что это – такие канадские «Денискины рассказы» для детей и взрослых. С «Денискиными рассказами» «Виниловое кафе» роднит мягкий юмор, доброта, искренность, отсутствие сюсюканья, и еще то, что они на самом деле - на очень серьезные темы, только написаны так, что понятны и детям. Родители и дети – одна из ключевых тем в «Виниловом кафе». Все мы рожаем детей и вьем для них мягкое уютное гнездышко, но мы не можем навечно удержать детей в гнезде, уберечь их – жизнь оказывается полна серьезных и даже печальных вещей, усталости, обид и разочарований, родители болеют, стареют и уходят от нас навсегда, дети вырастают и тоже уходят, а мы вдруг обнаруживаем, что мы – взрослые, и что взрослые – это мы, и что кроме себя полагаться нам не на кого, а тут твоя собственная собака вдруг начинает конкурировать с тобой за место альфа-самца в семье, или любимая жена вдруг начинает сравнивать тебя с Гаррисоном Фордом (понятно, в чью пользу). Лезешь на крышу под Рождество, вешать электрогирлянду, и вдруг в голове звучит голос мамы: «Дэйв, только не вздумай лизнуть языком антенну!» Конечно, ты тут же ее лижешь, язык прилипает, и ты, сорокалетний отец семейства, стоишь как идиот на крыше, на виду у всех соседей, в мороз, с высунутым языком, прилипшим к железке… Ставишь новогодний спектакль в школе – приходится вводить в сценарий двадцать пять снеговиков и сорок рассказчиков, чтобы тебя не линчевали разгневанные родители детей, которым роли не досталось. А во время спектакля еще и школу чуть не подожгли, но это уж как водится. Кому из нас не приходилось приучать кошку к туалету? Кто не сверлил дырку в стене под розетку, обрушивая при этом полстены? Кто не отправлял своих детей в лагерь и не боялся, а вдруг их там обижают, и не прокрадывался контрабандой на территорию лагеря, чтобы поглядеть, как они там? Кто не мучился вопросом – что же подарить на Рождество своим домашним, у которых и так всё есть? Кто не ездил в отпуск на машине, полной ноющих детей, в жару, и не застревал с ними в многочасовой пробке (а тут еще и кошку стошнило)? Кому не приходилось развлекать приехавшую издалека немного эксцентричную престарелую родственницу? Кто не принимал у себя в гостях университетскую подругу, мучительно сравнивая ее элегантную худобу – со своей фигурой, а ее воспитанных аккуратненьких деток – со своими собственными? Кому не приходилось плясать вокруг капризной клиентки-кинозвезды? Кто из нас не выходил на работу после долгого перерыва, наскоро объяснив домашним, как разогревать замороженные полуфабрикаты? Кто не ругался с продавцом в магазине? Кто не опаздывал на самолет? Кто, чтобы задобрить жену, не обещал ей приготовить индейку на Рождество, а потом оказывалось, что индейку, оказывается, надо было еще и купить, заранее разморозить, а еще недурно бы знать, как включается плита… И так далее, и тому подобное. В общем, эти рассказы – о жизни, как она есть. О том, что все мы совершаем ошибки, но, к счастью, большинство из них – поправимы. И о том, что надо любить друг друга.
***********************************************************
Стюарт Маклин
ПАЛЬЦЫ НОГ ХАРРИСОНА ФОРДА
Stuart Mclean, Canada
Harrison Ford’s Toes
Перевод Татьяны Боровиковой
Первый снег потрясает, особенно если он выпал ночью, когда все спали. Сентябрьским утром проснешься, подойдешь к окну, отдернешь занавески – и увидишь белую тишину. И тогда, если повезет, вернешься снова в детство и в сказку.
В четверг, в конце сентября, Морли проснулась и увидела за окном снег. Она долго стояла у окна, вбирая глазами белизну, и в конце концов начала думать об отце, и как он каждый год заливал для нее каток на заднем дворе, когда она была маленькая. Спускаясь по лестнице, чтобы включить кофеварку, она думала: как жаль, что отца уже нет, жаль, что он не успел узнать своих внуков; и когда аромат кофе наполнил кухню, Морли спросила себя, что она приготовила бы на завтрак отцу, будь он жив.
«Блинчики», сказал отец.
Когда она искала кленовый сироп, явился Дэйв.
– Ты не видала мой синий свитер? – спросил он.
Морли смутно помнила, что по весне сложила все свитера в картонные ящики и запечатала – но вот куда они потом делись, она понятия не имела.
Это был опасный момент.
Если Морли хоть намеком даст понять, что свитера прошли через ее руки на исходе апреля, вся последующая ответственность падет на нее. Если она не сможет предъявить свитер – ее заклеймят как растеряху и расточительницу свитеров.
С другой стороны, если она откажется взять на себя ответственность, это будет несмываемый позор для нее как хозяйки, жены и матери. В глубине души Морли страстно жаждала найти синий свитер; она считала это своим долгом. Она знала, что как мать обязана извлекать синие свитера из картонных ящиков, подобно рыбакам, выуживающим форель из горных ручьев.
В поиске утерянных вещей Морли больше напоминала траулер, чем спиннингиста. Она стояла в кухне над миской теста для блинчиков и представляла себе неизбежные поиски. Она видела мысленным взором, как движется по дому, наподобие драгера, прочесывающего дно в поисках морских гребешков – и, вероятнее всего, оставляет за собой примерно такое же разорение.
– За завтраком я не желаю слышать ни про какие свитера, – отрезала она. – Разве что они сделаны из кленового сиропа.
Ей просто больше ничего не пришло в голову.
Вечером, после ужина, Морли направилась в подвал – с чашкой кофе и с тяжелым сердцем. Она решила начать с подвала, а не с чердака, потому что подвал лучше подходил под ее настроение: там было темно, сыро и настолько далеко от Бога, насколько вообще возможно от Него удалиться, не выходя из дому. Открыв дверь подвала и уставившись в темноту, Морли смутно подумала, что движется верным путем – чтобы искупить грехи, надо спускаться вниз.
Она поставила чашку на стиральную машину и воззрилась на штабель картонных ящиков, громоздящийся вдоль стены.
«Должно быть, вот этот», – решила она, пожав плечами. Ящик был заклеен широким скотчем. Морли содрала скотч, и он приклеился к пальцам. Она скатала его в комок. Комок прилип к ее брюкам. Она стряхнула комок. Он прилип к тапочку. Морли наступила на комок другой ногой, и он прилип к той ноге.
– Черт, – сказала она, дрыгая ногой, чтобы стряхнуть его.
Морли наклонилась и открыла ящик. Детские распашонки. Как они оказались сверху? Это очень плохо. Значит, ящики стоят не по порядку.
В следующем ящике были журналы. В другом – брюки, которые Морли не носила уже много лет. Она хотела закрыть и этот ящик, но взглядом зацепилась за что-то. Сбоку, у стенки ящика, лежал непонятный сверток, размером примерно с яблоко. Морли его вытащила. Он был завернут в красно-зеленую бумагу. Сбоку приклеена карточка: «Счастливого Рождества. Сэму с любовью от бабушки».
Должно быть, Морли спрятала его на Рождество. Она совершенно не помнила, что это могло быть.
Она села на штабель ящиков и потянулась за кофе. Сделала глоток и развернула подарок.
Это был пластмассовый диск размером с ладонь – миниатюрная электронная игра. Тамагочи, которого Хелен, мать Дэйва, прислала из Кейп-Бретон.
Теперь Морли все вспомнила. Когда тамагочи не оказалось под елкой, Морли мучительно искала его несколько часов. Ей не хотелось отдавать тамагочи Сэму. Но в то же время она не нарочно потеряла игрушку.
Как это у меня так получилось, недоумевала Морли. И, конечно, надо же ей было наткнуться на тамагочи именно теперь, когда Сэм уже настолько явно из него вырос. Сын менялся стремительно. Даже полгода назад он завопил бы от восторга при виде тамагочи. Но сейчас он вступил в пору отказа от старых игрушек. Вон, у противоположной стены подвала, стоит красный пластмассовый ящик, и месяца не прошло, как Морли снесла его вниз – Сэмова коллекция пластмассовых динозавров. Его машинки – его машинки! – в таком же ящике, за дверью комнаты Сэма, стоят и ждут отправки в такой же печальный последний путь. Страстью Сэма стала музыка – машинки и фантазии побоку, теперь он не расставался с портативным плейером, – и это было очень грустно, потому что, как и щербатый рот, знаменовало собой новую стадию взросления. Это был рывок в отрочество, и Морли еще острее почувствовала свою вину из-за тамагочи, лежавшего в руке. Ее ребеночек, ее мальчик, растет – а может, если бы у него был тамагочи, он не торопился бы так…
Хелен прислала тамагочи в начале декабря.
В это Рождество? Или в предыдущее?
– Мне пришлось соврать, чтобы достать его, – гордо сказала Хелен по телефону. – Это последний тамагочи в Кейп-Бретоне.
В то Рождество тамагочи были в моде. До такой степени, что их трудно было купить. Хелен обзвонила все магазины в Кейп-Бретоне, и наконец в одном месте ей сказали, что у них остался последний. Хелен попросила продавца отложить игрушку для нее. Он сказал, что это не полагается. Хелен в приступе вдохновения воззвала к доброму сердцу продавца. Она сказала, что ее внук очень болен – смертельно болен. Продавец положил тамагочи под прилавок. «Только обязательно заберите его сегодня», – сказал он.
Когда Хелен рассказала про это, Морли растерялась.
Она не любит, когда обманывают в таких вещах.
Когда тамагочи наконец приехал в посылке вместе с остальными подарками Хелен, в начале декабря, Морли стала беспокоиться, что этот подарок принесет несчастье. Она подумала, что дать Сэму что-то купленное при таких обстоятельствах – значит искушать судьбу.
Морли мучилась несколько дней. Ей пришло в голову, что гораздо легче было бы жить, если бы она родилась католичкой, а не пресвитерианкой. Ведь тогда она могла бы пойти к исповеди – лучше, конечно, в церковь, где ее не знают, – и спросила бы у священника, какое место на шкале смертных грехов занимает обман продавца в магазине.
Но Морли не была католичкой, так что поговорить со священником она не могла. Могла поговорить только сама с собой. И вот, боясь, что эта ужасная электронная штуковина означает смертный приговор, Морли запихала ее в ящик с брюками и, сама того не желая, забыла, куда ее дела.
Она сидела на ящиках и разглядывала игрушку. То, что Морли сделала потом, священник точно не одобрил бы. Она содрала прозрачный пластиковый пузырь с картонной подложки, и тамагочи вывалился ей в ладонь. Экран был пуст. Под ним были две кнопки. Морли нажала одну – ничего не произошло; нажала другую. Ничего не произошло. Она подобрала с пола картонку от упаковки. На ней не было никаких инструкций. Даже по-японски. Морли опять поглядела на тамагочи и нажала обе кнопки сразу, и тут случились две вещи одновременно. На экран тамагочи выскочило маленькое яйцо, и пришел Дэйв.
Когда Морли увидела мужа, идущего к ней через подвал, она сунула тамагочи в карман. Если бы она к этому времени уже нашла синий свитер, то, скорее всего, поделилась бы с мужем и этой находкой, но свитер пока не обнаружился, и Дэйва незачем было в это посвящать. Ему совершенно ни к чему было знать, что это Морли потеряла подарок, присланный его матерью Сэму в прошлое Рождество. Во всяком случае, сейчас ни к чему. Если Морли потеряла игрушку, то, по логике вещей, могла запросто потерять и свитер. Она сунула тамагочи в карман и быстро огляделась в поисках легенды – хоть какого-нибудь объяснения, почему она сидит на ящиках в подвале.
Кроме ящика с журналами, ей ничего не попалось на глаза. Она схватила верхний журнал: это оказался «Пипл» с Харрисоном Фордом на обложке.
Фотография была снята в непринужденной обстановке. Харрисон Форд сидел на крыльце – возможно, на крыльце собственного дома. Он был в джинсах, в черной футболке и босой. Его ступни были ближе всего к объективу. Когда Дэйв подсел к Морли, она глядела на фотографию Харрисона Форда.
– Он классный, – сказала она.
Дэйв принялся разглядывать картинку через плечо Морли.
– Даже шрам у него классный, – сказала Морли.
Дэйв прищурился.
– На подбородке, – объяснила она. – Он попал в аварию, когда ему был двадцать один год. Ударился подбородком о руль.
Морли протянула журнал Дэйву.
– Погляди на его ступни.
Дэйв старательно поглядел.
– Пальцы безупречные, – сказала Морли. – Должно быть, он делает педикюр.
Она не соображала, что говорит. Если бы она не беспокоилась из-за свитера, если бы у нее в голове не сидел тамагочи, она не сказала бы ни слова из всего этого. Она знала, что есть вещи, которые говорят друг другу только мужчины в раздевалке спортзала, когда на них из одежды один спортивный бандаж и когда их слышат только другие мужчины. И есть вещи, которые говорят друг другу женщины, такие вещи, которых нельзя повторять в семье, если хочешь жить с мужем долго и счастливо.
Она швырнула журнал обратно в коробку.
– Ладно, – сказала она. – Пошли наверх.
Прошел час.
Они смотрели новости, когда Дэйв, не отрывая глаз от телевизора, спросил:
– А чем тебя мои пальцы не устраивают?
Морли вздохнула.
– Я не то имела в виду, – ответила она. – Я сказала, что, наверно, он ходит на педикюр.
– Ты сказала, что у него безупречные пальцы на ногах.
– Они и правда безупречны, – сказала Морли. – В том-то все и дело… Я не знаю ни одного мужчину, чтобы ходил на педикюр.
– Если тебе не нравятся пальцы ног Харрисона Форда, с какой стати мы их обсуждаем? – спросил Дэйв.
– Ты первый начал, – ответила Морли.
– Нет, я начал обсуждать свои ноги, – сказал Дэйв. – А ты уже заговорила про ноги Харрисона Форда.
– Потому что, – сказала Морли. Тут нужна очень, очень большая осторожность. Еще не хватало поссориться из-за пальцев ног Харрисона Форда.
– Потому что, – сказала Морли, – я никогда не слыхала, чтоб мужчина ходил делать педикюр.
И добавила:
– Я бы, наверно, ушла от тебя, если б ты стал ходить на педикюр.
Дэйв нахмурился.
– Во всяком случае, я бы отнеслась к этому с подозрением, – сказала Морли.
Раздеваясь перед сном, Морли вспомнила, что у нее в кармане тамагочи, и незаметно переложила его в сумочку. Завтра на работе она от него избавится.
Она заползла в постель рядом с мужем. Свет уже был погашен. Они лежали рядом, но не вместе. Оба лежали на спине, оба смотрели в потолок, оба погрузились в мысли. Как раз когда Морли начала засыпать, Дэйв приподнялся на локте.
– Помнишь, – сказал он. – Помнишь, я прошлым летом убил змею.
Морли тихо всхрапнула и повернулась к мужу.
– Когда мы ездили на природу, – сказал он. – Я убил змею, помнишь?
Морли кивнула.
– А ты знаешь, что Харрисон Форд боится змей? – спросил Дэйв.
Морли подняла голову.
– Что?
– Это у него как фобия, – сказал Дэйв. – Он бы себе все пальцы на ногах изгрыз, если б на той картинке, на обложке «Пипл», оказалась змея.
Морли уронила голову на подушку.
– Дэйв, – вздохнула она, – это Индиана Джонс боится змей.
Назавтра, наутро после того, как Дэйв застал жену в подвале, он, как обычно, вышел из дому и пошел на работу. Придя, он начал свой утренний ритуал. Щелкнул переключателем лампы возле кассы, повесил ветровку на спинку стула за прилавком, выудил из ящика стола оборотную наличку – семьдесят пять долларов, – разложил их по отделениям в кассовом ящике и снял крышечку со стакана кофе.
Дэйв не кофеман. Когда-то давно, когда по работе ему приходилось все время разъезжать и когда он еще не бросил курить, он пил очень много кофе. Когда он вставал утром и являлся на арену, первое, что он делал – выпивал кофе. Первым делом – самое важное, любил говорить он.
Сейчас Дэйв, как правило, не начинает утро с кофе, хотя всегда пьет его, придя на работу. Иногда просто включает кофеварку. Если он идет на работу пешком, а так бывает чаще всего, он берет кофе в какой-нибудь закусочной по дороге. Дэйв любит старомодный ресторанный кофе, который подают в толстых фарфоровых ресторанных чашках, специально сделанных так, чтобы держать тепло. В ресторанном кофе есть что-то особенное, своеобразный вкус, цвет и запах. Кофе же, который подают в вездесущих модных однотипных кафешках, какой-то маслянистый, слишком горький, слишком дорогой и, как правило, со всякими наворотами. Дэйв пьет черный кофе. Если ему хочется себя побаловать, он добавляет сливки – не молоко, а именно сливки. Ему нравится вкус сливок. Нравится смотреть, как пятно сливок нитями расползается в кофе, словно чернила в воде.
Дэйв считает, что утренний кофе помогает и проснуться, и притормозить. Для Дэйва само действо, питье, так же важно, как собственно напиток. Это передышка, это привал. Это значит, что первым делом – самое важное.
Иногда за кофе Дэйв читает газету. Иногда просто сидит и думает. Чаще – сидит не думая. А в это утро он вытащил из портфеля журнал.
Журнал «Пипл».
Дэйв прихватил его в подвале, выходя из дому. Он перелистал журнал до того места, где начиналась статья о Харрисоне Форде, и просмотрел картинки. Он чуть не свалился со стула, когда наткнулся на кадр из фильма «Разговор» – этот классический триллер 1974 года, снятый Копполой, с Джином Хэкменом в главной роли, был одним из любимых фильмов Дэйва. Дэйв не слыхал про другие роли Харрисона Форда, кроме Индианы Джонса и Ханса Соло. Неужели Форд играл в «Разговоре»?!
– Как?! – вслух изумился Дэйв.
Как получилось, что он до сих пор этого не знал?
Он закрыл журнал и стал разглядывать обложку. Да, Харрисон Форд – привлекательный мужчина, спору нет. Дэйв раскрыл журнал и уселся читать статью.
– Не может быть, – сказал он вслух, прочитав первый абзац.
Не может быть, что Харрисону Форду почти шестьдесят.
Не может человек на десять лет старше Дэйва выглядеть так… так хорошо. Он и вправду выглядел хорошо. И еще – естественно. Не так, как Дик Кларк или Джордж Хэмилтон – у тех такой вид, словно их для сохранности напичкали консервантами.
– Господи, – сказал Дэйв, прочитав еще абзац.
Он до сих пор курит?!
Это какая-то ошибка. Не может быть Форду шестьдесят. Это… противоестественно. Должно быть какое-то объяснение. Липосакция? Стероиды? Пластические операции?
В течение дня Дэйв трижды вытягивал журнал из-под прилавка и показывал покупателям.
– Как вы думаете, сколько ему лет? – спросил он Брайана, тыча пальцем в фотографию Форда.
– Харрисону Форду? – ответил Брайан. – Я его просто обожаю! Сорок пять?
– Совершенно верно, – сказал Дэйв. – Совершенно верно.
Так думали все.
– Угадайте, какого цвета у него глаза, – сказал он Брайану.
– Синие? – спросил Брайан.
– Светло-карие, – сказал Дэйв. – И они меняют цвет в зависимости от того, что на нем надето.
– Господи Исусе, – откликнулся Брайан. – Кто вообще ему пишет все эти статьи?
Примерно в то же время, когда Дэйв с Брайаном листали журнал, Морли покупала себе ланч в кафе в центре города. Она рылась в сумочке, ища кошелек, и наткнулась на тамагочи. «Ну сколько раз я еще забуду про эту штуку», – подумала она. Вытащила игрушку и уставилась на экран. Яйцо, которое она вызвала тогда в подвале, нажав на обе кнопки, теперь раскачивалось по экрану взад-вперед. Морли смотрела, а яйцо раскачивалось все быстрее. И тут, прямо у нее на глазах, в очереди в кассу, оно вдруг проклюнулось. Вместо яйца по экрану забегало туда-сюда крошечное существо.
Морли смотрела как завороженная. Она стояла перед кассой и смотрела на игрушку – из яйца вылупился маленький шевелящийся цыпленок. Мужчина, стоявший за Морли, произнес «разрешите» и протиснулся мимо нее. Морли даже внимания не обратила. Цыпленок поглядел на нее и пискнул. И тут случилось неожиданное: Морли накрыла волна материнского инстинкта. Ей сорок шесть. Ее младшему – десять. И вот она только что родила еще раз… на людях. Она огляделась, не заметил ли кто. Расплатилась и села за столик в углу.
Прежде чем откусить от своего сэндвича (с куриным салатом), Морли четверть часа играла с новорожденным. Пять минут проб и ошибок – и она выяснила, как нажимать кнопки, чтобы покормить младенца. Еще несколько минут – и она разобралась, как чистить его туалет. Наконец Морли, одновременно гордая и смущенная, отложила тамагочи. Она засунула игрушку обратно в сумочку, доела сэндвич и вернулась на работу. После обеда она еще два раза доставала игрушку.
На работе ухаживать за тамагочи было несложно. А вот дома все было гораздо сложнее. Морли никому про него не сказала. Просто не могла. Шли дни, и цыпленок становился все капризнее.
– Я сейчас, – сказала она два дня спустя, когда тамагочи запищал во время мытья посуды. Пошла в ванную и заперлась. Вытащила игрушку из кармана и нажала на кнопки. Она знала, что это смешно, и все же не могла допустить, чтобы цыпленок умер с голоду в ее собственном доме.
Через двадцать минут, когда Морли выстраивала в ряд обувь у входной двери, тамагочи опять запищал. Направляясь обратно в ванную, Морли хмурилась.
– Что-то случилось? – спросил Дэйв, выходя из ванной ей навстречу.
На ночь Морли положила тамагочи в ящик, где у нее лежали футболки. В три часа ночи он запищал из ящика. Дэйв, который читал журнал в постели, поднял удивленный взгляд.
– Это я принесла секундомер с работы, – объяснила Морли.
Она бросилась к ящику, схватила тамагочи и унесла его в ванную, тщательно заперев за собой дверь. Она в отчаянии поглядела на цыпленка.
– Ты надо мной издеваешься, – сказала она. – Я же тебя только что покормила.
Дэйв был слишком поглощен своими мыслями, и его не интересовало, что там затеяла Морли. Его преследовала фотография Харрисона Форда с обложки «Пипл». Он принес журнал домой с работы, чтобы получше разглядеть. И спрятал под стопку книг на тумбочке со своей стороны кровати. Чем дольше Дэйв смотрел на картинку – и чем дольше сравнивал себя с Харрисоном Фордом – тем больше осознавал, до чего он себя запустил.
Перед тем, как лечь в постель, Дэйв разделся до белья и встал перед зеркалом в спальне, в полный рост. Повернувшись в профиль, он в отчаянии смотрел на свой живот. Откуда что взялось? Дэйв не помнил, чтобы раньше у него живот так выпирал. Разглядев свое лицо в зеркале в ванной, Дэйв понял, что оно еще более дряблое. Он положил ладони на щеки и оттянул кожу к ушам. Просто удивительно, насколько моложе он при этом кажется. Ему надо сделать круговую подтяжку! Он стареет и дрябнет.
Харрисон Форд не выглядел ни старым, ни дряблым. Харрисон Форд, кажется, был неподвластен разрушительному влиянию старости. Харрисон Форд, кажется, остановил время. Дэйв понял, что если он хочет выглядеть хотя бы вполовину так хорошо, как Харрисон Форд, ему придется совершенно изменить режим питания, нанять персонального тренера и проводить по нескольку часов в день под лампами искусственного загара. Мечтать не вредно.
Гораздо легче упиваться ненавистью к самому себе.
На следующее утро Дэйв стоял в ванной и чистил зубы, с ненавистью глядя вниз на свои уродливые ступни. И тут его осенило – кое-что он может сделать. Он втянул живот и расправил плечи. Если ему не суждено иметь тело как у Харрисона Форда, по крайней мере он может завести себе такие же пальцы на ногах. Дэйв еще раз поглядел на свои ступни и пошевелил пальцами. Как Бетти Фридан проложила путь женщинам, и они смогли с гордо поднятой головой покинуть кухню и пойти работать – так Харрисон Форд проложил путь Дэйву, и теперь Дэйв может пойти сделать педикюр. Только где-нибудь подальше, не в своем районе, а то вдруг его кто-нибудь узнает.
Это был внезапный порыв, родившийся частью из неуверенности в себе, частью из любопытства. Дэйв знал, что Морли не бросит его только потому, что у какой-то кинозвезды ноги красивее. Ему просто никогда не приходило в голову, что мужчина тоже может ухаживать за ногтями. Ему казалось, что платить кому-то за то, чтобы тебе подстригли ногти, значит бросать деньги на ветер. «Если Бог хотел, чтобы я делал педикюр, – подумал Дэйв, – зачем тогда Он дал мне зубы?»
Добравшись на работу, Дэйв достал телефонную книгу. По первому телефону женский голос ответил: «Я не знаю, обслуживаем ли мы мужчин. Вы первый, кто спрашивает». Во втором салоне ответили без колебаний. «Мужчинам мы делаем маникюр, но не педикюр». И добавили загадочное: «Воск мы им тоже не делаем».
Все утро Дэйв набирался храбрости для этих звонков. Но стоило начать – и его уже было не остановить. Он просматривал объявления. «Немецкий педикюр», – гласила реклама в верхней части страницы.
«Когда вы хотели бы прийти?» – спросил женский голос. Дэйв не стал спрашивать, чем немецкий педикюр отличается от обычного. Не хотел показаться идиотом.
Он вообще не задал ни одного вопроса, а потом было уже слишком поздно – его усадили в кресло, высокотехнологичное и обтекаемое, будто выдранное с мясом из какого-нибудь космического корабля. Ступни Дэйва отмокали в воде, а сам он не сводил глаз с женщины, которая назвалась Уллой. Он следил за каждым ее движением, а она раскладывала инструменты – больше всего они были похожи на хирургические. Она воткнула в сеть прибор, напоминающий маршрутизатор, и выдернула из воды правую ногу Дэйва.
- Для начала, – сказала она, – спилим мозоли.
Морли всегда говорила, что лучше педикюра ничего нет. Однажды, когда она в очередной раз это сказала, Дэйв спросил: «Это лучше массажа?» И Морли ответила: «Намного лучше. Лучше всего на свете».
Дэйв не мог спросить ее, как вообще можно поставить в один ряд массаж – и спиливание подошв ног электрическими приспособлениями. От одной мысли, что ей это могло быть приятно, жена предстала Дэйву в новом и неожиданном свете. Если ей это нравится, подумал Дэйв, мало ли что еще ей может понравиться…
Но он не сказал Морли про педикюр. Просто не мог. Не потому, что его ступни плохо смотрелись. А потому, что они смотрелись просто отлично. Лучше всех остальных частей его тела. Дэйв не ожидал, что Улла покроет ему ногти лаком. Теперь его ступни выглядели так, как будто их целиком покрыли лаком. Они выглядели настолько лучше всего остального тела, что лишь усиливали его позор.
Поэтому Дэйв лег в постель в носках. И когда ему хотелось поглядеть на свои ноги – а хотелось ему часто, ведь они так замечательно выглядели – он шел в ванную, запирался там и снимал носки. Один раз он взял с собой в ванную журнал «Пипл» и сравнил свои ноги с ногами Харрисона Форда. Дэйв решил, что, в общем, его ступни не так уж плохи. Конечно, не Голливуд, но и не захолустье какое-нибудь.
И все время, пока Дэйв украдкой бегал в ванную – то с пилочкой для ногтей, то просто поглядеть – Морли украдкой бегала в ту же ванную кормить тамагочи.
Это продолжалось неделю, и каждый из них настолько погрузился в свое занятие, что совершенно не замечал, чем поглощен другой.
Только Стефани, которая пользовалась ванной комнатой чаще, чем оба ее родителя вместе взятые, кажется, что-то заметила.
– ЧТО ПРОИСХОДИТ? – спросила она как-то вечером, когда Морли украдкой скользнула в ванную сразу после того, как Дэйв украдкой оттуда выскользнул.
Впервые Морли ответила на этот вопрос совершенно незнакомой женщине. Был вечер пятницы. Морли отправилась в магазин за продуктами. Она кормила тамагочи, двигаясь по ряду с сухими завтраками, не глядела по сторонам и вдруг столкнулась с женщиной, идущей навстречу. Они улыбнулись друг другу, и Морли в качестве извинения показала тамагочи:
– Это моего сына. Цыпленок-инопланетянин.
– Можно посмотреть? – попросила женщина.
Морли протянула ей игрушку, и в этот момент цыпленок запищал.
– Уж потерпите, – сказала женщина. – Они скоро вырастают и тогда уже не дергают мать каждые пять минут.
Это был истинный момент материнства.
А на следующий вечер Стефани вышла из своей комнаты в синем свитере Дэйва.
Морли уставилась на нее.
– Где ты его взяла? – призвала она дочь к ответу.
– Он был у меня в ящике, – ответила Стефани, как бы оправдываясь. – А что?
Той же ночью, уже в постели, Морли обняла Дэйва и сказала:
– Помнишь, на прошлое Рождество я никак не могла найти подарок, что твоя мать прислала Сэму?
Она вылезла из кровати, открыла ящик с футболками, достала тамагочи и протянула Дэйву.
Она показала Дэйву, как кормить цыпленка, и как чистить за ним, и как с ним играть.
Пока они так сидели, цыпленок запищал.
– А что он еще умеет делать? – спросил Дэйв, возвращая ей игрушку.
– Он пищит, – ответила Морли, умело нажимая на кнопки. – И еще умирает.
Она несколько секунд возилась с кнопками, потом отнесла тамагочи обратно в ящик.
Вернулась в постель и прижалась к Дэйву.
Через десять минут тамагочи опять запищал.
Морли начала выбираться из кровати.
Дэйв схватил ее за руку и потянул обратно.
– Мне нужно, – сказала она, пытаясь вырвать руку. – Я не усну, если буду думать, что он сегодня умрет.
– Я встану, – сказал Дэйв. – Я же всегда вставал к детям ночью.
Через две недели лак на ногтях Дэйва начал облезать. В то утро, когда Дэйв первый раз это заметил, он решил, что может сам подмазать ногти. Он украдкой пробрался в комнату Стефани, чтобы найти бесцветный лак. Но у нее был только синий с блестками и черный.
Он подумал – может, просто купить себе пузырек лака, – но потом отверг эту мысль. Решил, что это будет неправильно. В конце концов, он не виноват, что ему ногти покрыли лаком – Улла его не спросила. А вот если он пойдет и сам купит лак, то станет сознательным пособником. Правда, он втайне наслаждался тем, что у него такие безупречные ступни. Чувствовал себя до смешного утонченным, и ему не хотелось расставаться с этим ощущением. Но он не был готов посещать Уллу каждые две недели, и покупать лак тоже не собирался. Может, Харрисон Форд позволяет себе тратить время на такие вещи. Но Дэйв решил, что подобная прогулка в сторону «Храма Рока» может слишком далеко завести. И вообще, не может же он до конца жизни спать в носках – рано или поздно Морли заметит. Дэйву этого совершенно не хотелось. Какой смысл?
В магазин он все-таки зашел. Как-то днем. Незаметно рассмотрел пузырьки с лаком, но ничего не купил. В другой раз, возвращаясь с работы, он проходил мимо магазина сигар и увидел в витрине маникюрный наборчик в кожаном футляре. Зашел в магазин и спросил о цене.
– Двести пятьдесят долларов, сэр, – ответил продавец.
– Двести пятьдесят долларов! – повторил Дэйв.
– Он немецкого производства, сэр, – сказал продавец, сделал было движение, чтобы снять футляр с витрины, но передумал и занялся другими делами. Поважнее.
Дэйв побродил по магазину и опять вернулся к маникюрному набору. Это была безупречная вещица. Настолько безупречная, что, казалось, источала совершенство; если бы Дэйв владел ею, не только его ногти улучшились бы – переменилась бы вся его жизнь. Он мог бы стать таким же элегантным, как Харрисон Форд.
Дэйву ужасно хотелось купить набор. Он поколебался, думая о небольшом, но ощутимом удовольствии – подозвать раболепного продавца и махнуть рукой в сторону витрины, словно он покупает такие вещи каждый день. Словно деньги для него не проблема.
Вместо этого он купил четырехдолларовую сигару, коробочку деревянных спичек и пошел домой по вечернему солнышку. Он покуривал сигару и чувствовал себя истинным денди, пока его не начало мутить.
На следующее же утро он уронил себе на ногу ящик с пластинками. Ноготь на большом пальце почернел. После этого уже не было смысла беспокоиться о лаке для ногтей и импортных маникюрных наборах.
В ту же неделю умер тамагочи. Морли не знала, почему, и не заметила точно, когда. Она была на работе, и вдруг ее как будто дернуло посмотреть, и оказалось, что он мертв. Прямо вот так. Без предупреждения. Ей не верилось. Она смотрела на пустой экран, и ей хотелось плакать.
Добравшись домой, она сразу принялась готовить ужин. Запустив процесс, она пошла в сад и выкопала ямку в углу забора, там, где похоронили морскую свинку. Вытащила из кармана тамагочи, завернутого в салфетку. Положила его в ямку и забросала землей.
В прежние времена, и не так уж давно, матери приходилось принимать как должное, что это случится хотя бы с одним из ее детей. Инфлюэнца. Оспа. Туберкулез. Морли положила руку на кучку земли и покачала головой. Так вот почему ей хотелось плакать. Она встала и оглядела сад, где последние лучи осеннего солнца играли на листьях груши.
– Господи Исусе, – сказала Морли.
Она сама не знала, что это было – богохульство или молитва.
Она вспомнила виденное когда-то крохотное надгробье рядом с каменной церковью в портовом городке на острове Ньюфаундленд. Она подумала обо всех матерях, которые продолжали жить. Подумала о Сэме и Стефани.
– Господи Исусе, – сказала она еще раз и пошла в дом, обхватив себя руками от вечерней прохлады.
Это была молитва.
no subject
no subject
no subject
рождественские истории
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject