Албанская девственница IV - окончание

[oryx_and_crake]

Часть 1
Часть 2
Часть 3

Я наняла продавщицу, студентку – сидеть в магазине пару часов в день после обеда, освобождая мне время на походы в банк и заполнение всяких бумажек. Увидев ее в первый раз, Шарлотта подошла к прилавку и похлопала по стопке выложенных на него книг, рассчитанных на быструю продажу.

- Вот это нынче советуют офис-менеджеры читать своим шестеркам? - спросила она. Девушка-продавщица осторожно улыбнулась и промолчала.

Шарлотта была права. Книга называлась «Психокибернетика»; в ней объяснялось, как вырабатывать позитивный имидж.

- Ты правильно поступила, что наняла ее вместо меня, - сказала Шарлотта. – Она гораздо бойчей на вид и не будет разевать пасть, отпугивая покупателей. У нее не обнаружится мнений.

- Я должна вам кое-что рассказать об этой женщине, - сказала продавщица, когда Шарлотта ушла.

 

 

 

«Эта часть не представляет интереса».

- Что значит «не представляет интереса»? – переспросила я. Но мысли мои были далеко. В этот день, день моего третьего визита в больницу, я слушала окончание рассказа Шарлотты, но думала о книге, которую заказывала специально и которая не пришла. Книга о средиземноморских круизах. Еще я думала о нотариусе, которого нашли с проломленной головой накануне вечером, в его конторе на Джонсон-стрит. Он не умер, но возможно было, что он потеряет зрение. Грабеж? Или месть, ярость, связанная с какой-то частью его жизни, о которой я не догадывалась?

Из-за всей этой драмы и смятения город стал казаться мне одновременно более обычным и менее досягаемым.

- Конечно, мне интересно. Это завораживающая история.

- Завораживающая, - жеманным тоном повторила Шарлотта. Сморщилась и стала похожа на младенца, отрыгивающего очередную ложечку кашки. Глаза, все еще устремленные на меня, словно выцветали, теряя детскую, яркую, настойчивую голубизну. Каприз сменялся отвращением. Яростное отвращение и невыразимая усталость читались на лице Шарлотты; такое лицо люди иногда показывают зеркалу, но друг другу – почти никогда. Может, потому, что какие-то такие мысли уже бродили у меня в голове, мне пришло в голову, что Шарлотта может умереть. В любую минуту. В эту минуту. Сейчас.

Она кивнула на стакан с водой, из которого торчала изогнутая пластиковая соломинка. Я поднесла стакан так, чтобы Шарлотта могла из него пить, и поддержала ее голову. Я чувствовала, какая горячая у нее кожа, как пульсирует кровь у основания черепа. Шарлотта жадно выпила воду, и ужасное выражение ушло с лица.

- Вода застоялась, - сказала она.

- По-моему, из этого выйдет отличный фильм, - я опустила ее голову обратно на подушки. Она вцепилась в мое запястье, потом разжала руку. - Откуда вы взяли идею?

- Из жизни, - невнятно произнесла Шарлотта. - Погоди минуту.

Она отвернулась, не поднимая головы с подушки, словно молча о чем-то с кем-то договаривалась. Потом пришла в себя и продолжала рассказ.

 

 

 

Шарлотта не умерла. Во всяком случае, не умерла тогда в больнице. Я пришла на следующий день после обеда - ближе к вечеру - и увидела, что ее койка пуста и застлана. В палате была медсестра, с которой я говорила раньше – сейчас она пыталась померить температуру у женщины, привязанной к стулу. Она увидела, какое у меня стало лицо, и засмеялась.

- О нет! – сказала она. – Вы не то подумали. Она выписалась сегодня утром. Муж пришел и забрал ее. Мы перевели ее в лечебницу для хронических больных в Сааниче, и муж должен был ее туда отвезти. Он сказал, такси ждет на улице. А потом оттуда позвонили, и оказалось, что они так и не доехали до места! Они уезжали очень радостные. Он привез пачку денег, и она подкидывала их в воздух. Не знаю – может, бумажками по одному доллару. Но мы понятия не имеем, куда они делись.

Я пошла к жилому дому на Пандора-стрит. Может, они просто вернулись домой. Может, потеряли указания, как проехать в лечебницу, и постеснялись спросить еще раз. Может, решили, несмотря ни на что, остаться у себя в квартире. Может, законопатились и открыли газ.

Сперва я не смогла найти нужный дом и подумала, что ошиблась кварталом. Но я помнила этот магазин на углу и дома вокруг. Здание изменилось, вот оно что. Штукатурку выкрасили в розовый цвет; установили новые окна и французские стеклянные двери; и еще прибавили балкончики с решетками кованого железа. Нарядные балкончики были покрашены белым, и весь дом стал похож на кафе-мороженое. Наверняка внутри тоже все обновили, и квартплату подняли, так что у людей вроде Шарлотты и Гюрджи больше не было шансов поселиться в этом доме. Я проверила список жильцов у двери, и, конечно, их имена оттуда исчезли. Должно быть, они отсюда выехали уже давно.

Казалось, своим изменившимся видом здание хочет мне что-то объяснить. Об исчезновении. Я знала, что Шарлотта и Гюрджи на самом деле не исчезли – они где-то да есть, живые или мертвые. Но для меня они исчезли. И из-за этого - не из-за потери как таковой - я вверглась в пучину отчаяния, более глубокую, чем все локальные водовороты сожалений, в которых меня крутило за прошедший год. Я заблудилась. Мне нужно было вернуться в магазин и отпустить продавщицу, но я чувствовала, что с тем же успехом могу побрести в другую сторону. Вообще в любую сторону. Моя связь с миром была под угрозой, вот в чем дело. Иногда нить, что связывает человека с миром, перетирается и грозит вот-вот оборваться совсем. Улицы и пейзажи утверждают, что сроду нас не видали. Воздух становится разреженным. Если это случается - не готовы ли мы тогда подчиниться судьбе, или чему угодно, лишь бы оно заявляло на нас права? Что угодно лучше выбора между ничем и ничем, ни к чему не привязанных дней.

На этом я сдалась и погрузилась в грезы о том, как выглядела бы моя жизнь с Нельсоном. Будь мое предсказание точным, оно выглядело бы так.

Он приезжает в Викторию. Но ему не нравится работать в магазине, прислуживать покупателям. Он устраивается преподавать в школу для мальчиков, мажорное заведение, где его простонародный грубоватый вид, манеры хулигана с рабочей окраины скоро завоевывают ему всеобщую популярность.

Мы переезжаем из квартиры в «Дарданеллах» в просторный собственный дом в нескольких кварталах от моря. Мы заключаем брак.

Но с этого момента начинаем отдаляться друг от друга. Я беременею. Нельсон влюбляется в мать ученика. Я влюбляюсь во врача-стажера, с которым познакомилась в роддоме.

Мы проходим через все это – Нельсон и я. Заводим еще одного ребенка. Обрастаем мебелью, друзьями, традициями. В определенное время года слишком часто ходим в гости и регулярно заговариваем о том, чтобы начать новую жизнь, уехать куда-нибудь далеко, где мы никого не знаем.

Мы отдаляемся друг от друга, потом снова сближаемся, отдаляемся, сближаемся, и так далее.

Войдя в магазин, я увидела, что у двери стоит мужчина и смотрит одновременно в окно и на улицу, а потом переводит взгляд на меня. Невысокий мужчина в плаще и фетровой шляпе. Мне показалось, что он переодет. Переоделся, чтобы над кем-то подшутить. Он двинулся ко мне и толкнул меня в плечо, и я вскрикнула, словно меня в жизни еще так не пугали. Собственно, так оно и было. Потому что это в самом деле оказался Нельсон, который приехал заявить на меня свои права. Или, во всяком случае, взглянуть мне в глаза и посмотреть, что получится.

 

 

«Мы были очень счастливы».

«Я часто чувствовала себя совершенно одинокой».

«В жизни всегда есть место новым открытиям».

«Дни и годы пролетали мимо, сливаясь в одно размытое пятно».

«В целом я довольна».


 

 

Со двора епископа Лоттар выходила в длинном плаще, который ей выдали, возможно, чтобы спрятать ее лохмотья или уменьшить идущий от нее дурной запах. Слуга консула обратился к ней по-английски, объясняя, куда они идут. Она поняла, но не смогла ответить. Еще не совсем стемнело. Можно было различить бледные очертания роз и апельсинов епископского сада.

Слуга епископа стоял у ворот, придерживая открытые створки.

Самого епископа она так и не увидела. И францисканца не видела с тех пор, как он пошел в дом за слугой епископа. Уходя, она позвала его. Она не знала его имени, поэтому закричала: "Xoti! Xoti! Xoti!", что по-гегски означало "вождь" или "хозяин". Но ответа не было, а консульский слуга нетерпеливо замахал фонарем, показывая, куда нужно идти. Свет случайно упал на францисканца, который стоял, спрятавшись за деревом. Лицо, такое же бледное, как бледны были апельсины в этом свете, выглядывало из кроны. Вся его смуглота куда-то подевалась. Одно только бесцветное лицо висело среди ветвей - на нем читалась меланхолия, но совершенно безличная и ничего не требующая. Такое лицо могло быть у преданного Богу, но гордого апостола на витраже. Потом лицо исчезло, и у нее перехватило дыхание - она поняла, но слишком поздно.

 

Она звала его, не переставая, и когда пароход пристал в порту Триеста, он ждал ее на пристани.

Конец