oryx_and_crake | The official groundbreaking

S	M	T	W	T	F	S
			1	2	3	4
5	6	7	8	9	10	11
12	13	14	15	16	17	18
19	20	21	22	23	24	25
26	27	28	29	30

Margaret Atwood
The Year of the Flood

Маргарет Этвуд
Год потопа

1
Тоби
Год двадцать пятый, год потопа

Ранним утром Тоби поднимается на крышу – посмотреть на восход. Она опирается на палку от щетки: лифт давно уже не работает, а задняя лестница склизкая от сырости, так что если Тоби поскользнется и упадет, подбирать ее будет некому.
Приходит первая волна зноя, и дымка поднимается из полосы деревьев, отделяющих Тоби от допотопного города. Слабо пахнет гарью - карамелью, смолой, протухшим жареным мясом, пепельно-сальный аромат горелой помойки, смоченной дождем. Брошенные башни вдали - словно кораллы древнего рифа: белесые, выцветшие, безжизненные.
Хотя какая-то жизнь еще сохранилась. Чирикают птички: воробьи, должно быть. Ясные, резкие голосишки - как гвоздем по стеклу; шум машин их больше не заглушает. Замечают ли сами птицы эту тишину, отсутствие моторов? А если да – стали ли они счастливей? Тоби понятия не имеет. В отличие от других вертоградарей – среди них попадались такие, с безумными глазами или наркоманы - Тоби никогда не считала, что может разговаривать с птицами.
Солнце все ярче на востоке, оно окрашивает алым серо-голубую дымку над далеким океаном. Грифы, примостившись на электрических столбах, расправляют крылья, чтобы посушить - раскрываются, как черные зонтики. Один за другим они взмывают на восходящих воздушных течениях и по спирали поднимаются вверх. Если гриф камнем бросился вниз - значит, завидел падаль.
«Грифы – наши друзья, - учили когда-то вертоградари. - Они очищают землю. Они необходимы, они – посланные Господом черные ангелы плотского разложения. Представьте себе, как ужасно было бы, если бы не было смерти!»
Интересно, верю ли я в это по-прежнему, думает Тоби.
Вблизи все выглядит по-другому.

На крыше есть несколько ящиков с декоративными растениями, которые уже давно разрослись как попало; и несколько скамеек из пластмассы под дерево. Раньше был еще навес от солнца, для приемов с коктейлями, но его давно унесло ветром. Тоби садится на скамью и начинает рекогносцировку. Она подносит к глазам бинокль и ведет им слева направо. Дорожка, обсаженная люмирозами – сейчас неопрятными, как облезлые щетки для волос, их пурпурное свечение меркнет в крепнущем свете дня. Западные ворота, отделанные розовой солнечнокожей под штукатурку, за воротами – клубок сплетенных машин.
Цветочные клумбы, задушенные чертополохом и лопухами. Над ними порхают огромные бабочки аква-кудзу. Фонтаны – их чаши в форме раковин полны застоявшейся дождевой воды. Стоянка для машин - на ней брошена розовая тележка для гольфа и два розовых фургона с подмигивающим глазом, логотипом компании «Салон красоты НоваТы». Дальше стоит еще один фургон, врезавшийся в дерево; раньше из окна свисала рука, теперь ее больше нет.
Просторные лужайки заросли высокими сорняками. В зарослях молочая, астр и щавеля вздымаются неровные длинные бугры: там и сям виднеются клоки материи, кое-где блестит голая кость. Здесь падали люди – те, кто бежал или брел, шатаясь, по газону. Тоби видела это с крыши, скрючившись за ящиком с цветами, но долго смотреть не стала. Кое-кто из них звал на помощь – словно знал, что она там. Но она все равно ничего не могла бы сделать.
Бассейн покрылся рваным одеялом тины. Там уже завелись лягушки. Цапли и голубапли ловят их на мелком конце бассейна. Одно время Тоби пыталась вылавливать оттуда утонувших мелких зверьков. Светящихся зеленых кроликов, крыс, скунотов с полосатыми хвостами и черными бандитскими масками. Но теперь Тоби оставила это занятие. Может быть, от них в бассейне как-то заведется рыба. Когда он станет больше похож на болото.
Неужели она собирается есть эту теоретическую будущую рыбу? Никогда.
Во всяком случае, не сейчас.
Она обращает бинокль на темную полукруглую стену деревьев, лиан, разросшихся кустов, вглядывается в нее. Именно оттуда может прийти опасность. Но какая? Тоби не может себе представить.

Ночью слышны обычные звуки: далекий лай собак, писк мышей, стрекотание сверчков – будто вода шумит в водосточной трубе, редкое басистое кваканье жаб. Кровь шумит в ушах: «ка-туш, ка-туш, ка-туш». Словно тяжелая метла заметает сухие листья.
- Иди спать, - вслух говорит она. Но она плохо спит с тех пор, как осталась одна в здании. Иногда она слышит голоса – человеческие, страдающие, зовущие на помощь. Или голоса женщин, которые здесь когда-то работали, и беспокойных посетительниц, приходивших ради отдыха и омоложения. Они плескались в бассейне, гуляли по траве. Все розовые голоса, успокоенные и успокаивающие.
Или голоса вертоградарей бормочут или поют; или дети смеются хором, высоко на крыше сада «Райский утес». Адам Один, Нуэла, Бэрт. Старая Пилар в окружении своих пчел. И Зеб. Если кто из них и выжил, это наверняка Зеб. Он может явиться в любой момент: покажется на дорожке, ведущей к дому, или вышагнет из кустов.
Скорее всего, он уже мертв. Лучше так думать. Чтобы не надеяться зря.
Хотя кто-то ведь должен был остаться; не может быть, что она – единственный человек на планете. Должны быть другие. Но кто они - друзья или враги? И как отличить, если она увидит кого-нибудь?
Она готова. Двери заперты, окна забиты. Но даже это ничего не гарантирует: каждое пустое пространство приглашает в себя захватчиков.
Даже во сне она прислушивается, как зверь – вдруг нарушится привычный рисунок, раздастся незнакомый звук, тишина вскроется, как трещина в скале.
"Если мелкие создания замолкли, - говорил когда-то Адам Один, - это значит: они чего-то боятся. Прислушивайся к звукам их страха".

2
Рен
Год двадцать пятый, год потопа

«Берегись слов. Думай, что записываешь. Не оставляй следов".
Так учили вертоградари, когда я жила среди них ребенком. Они учили нас полагаться на память, потому что ничему записанному доверять нельзя. Дух путешествует из уст в уста, а не от вещи к вещи; книги горят, бумага истлевает, компьютеры можно уничтожить. Лишь Дух живет вечно, а Дух – не вещь.
А что до письмен, все Адамы и Евы говорили, что писать – опасно, потому что враги могут выследить тебя через написанное тобою, взять в плен и использовать твои слова против тебя.
Но теперь, когда пришел Безводный потоп, можно писать спокойно: те, кто мог использовать написанное против меня, уже, скорее всего, мертвы. Я могу писать что хочу.
И вот я пишу свое имя карандашом для подводки бровей, на стене рядом с зеркалом. Я уже много раз его написала. Ренренрен, словно песня. Если человек слишком долго остается один, он может забыть, кто он. Аманда мне говорила.
Я ничего не вижу в окно - оно из стеклоблоков. Я не могу выйти через дверь, она заперта снаружи. Но у меня все еще есть воздух, и вода, пока не откажут солнечные батареи. И еда.
Мне повезло. На самом деле мне очень повезло. Считай свои удачи, говорила Аманда. И вот я начинаю считать. Раз: мне повезло, что, когда пришел Потоп, я работала тут, в "Чешуйках". Два: еще больше мне повезло, что меня заперли в "липкой зоне", потому что здесь я оказалась в безопасности. У меня порвалась биопленка-скафандр: клиент увлекся и укусил меня, прямо сквозь зеленые чешуйчатые блестки. И я ждала результатов анализов. Не мокрый разрыв с повреждением мембран и телесными жидкостями, а сухой, просто пленка порвалась у локтя, так что я не очень беспокоилась. Но в «Чешуйках» всегда проверяли всё досконально. Они заботились о своей репутации: у нас была слава «самых чистых грязных девочек в городе».
Здесь, в клубе «Хвост-чешуя», всегда заботились о сотрудниках, по правде. О квалифицированных, то есть. Хорошая еда, при необходимости - врач, отличные чаевые, потому что сюда приходили люди из лучших корпораций. Клуб хорошо управлялся, хотя и находился не в самом лучшем районе города, как и все остальные клубы. Это вопрос имиджа, говорил, бывало, Мордис: сомнительный квартал - это хорошо для бизнеса, потому что у нашего продукта должен быть особый привкус: грязноватый, крикливый блеск, сомнительный душок. Что-то должно отличать нас от простецкого товара, какой клиент может и дома получить: в трикотажных трусах и со слоем крема на физиономии.
Мордис любил говорить прямо. Он крутился в этом бизнесе с детства, а когда приняли законы против сутенеров и уличной проституции - власти говорили, что это в интересах общественного здоровья и безопасности женщин – все ремесло подмял под себя СексМарт под контролем КорпБезКорпа. И Мордис перескочил туда, воспользовавшись своими связями.
- Тут важно, кого ты знаешь, - говорил он, бывало. - И что именно ты о них знаешь.
Тут он ухмылялся и хлопал собеседницу по заду – но чисто по-дружески: он никогда сам не пользовался своим товаром. У него были правила.
Он был жилистый, с бритой головой и черными, блестящими, живыми глазками, похожими на муравьиные головки. Он был покладист, пока все шло хорошо. Но он умел за нас постоять, если вдруг клиент начинал бузить.
- Я никому не позволю обижать моих девочек, - говорил он. Для него это был вопрос чести.
И еще он не любил зря переводить товар: он, бывало, говорил, что мы - ценные активы. Сливки сливок. После захвата рынка СексМартом все, что осталось вне системы, было незаконно, и к тому же выглядело жалко. Горстка больных старух, которые таскались по темным проулкам, едва ли не попрошайничая. Ни один мужчина хоть с каплей мозгов в голове к ним и близко не подошел бы. В "Чешуйках" мы называли таких "опасные отходы". Конечно, нам не следовало задирать нос; мы могли бы проявить сострадание. Но сострадание требует труда, а мы были молоды.

В ночь, когда пришел Безводный потоп, я ждала результатов своих анализов: в таких случаях нас запирали в "липкой зоне" на несколько недель, вдруг у нас окажется что-то заразное. Еду передавали снаружи через герметизированный шлюз, и к тому же внутри был холодильник с разными перекусами, и вода фильтровалась как на входе, так и на выходе. Здесь было все, что нужно человеку, но в конце концов становилось скучно. Можно было упражняться на тренажерах, и я этим занималась подолгу, ведь танцовщице нужно держать себя в форме.
Можно было смотреть телевизор, или старые фильмы, слушать музыку, говорить по телефону. Или заглядывать в разные комнаты "Чешуек" по видео-интеркому. Иногда в разгаре сеанса с клиентом мы смеха ради подмигивали в камеру, не переставая стонать - чтобы подбодрить коллегу, застрявшую в "липкой зоне". Мы знали, где спрятаны камеры – за украшениями из змеиной кожи или перышек на потолке. В «Чешуйках» мы были как одна большая семья, и Мордису нравилось, когда сотрудницы, сидящие в "липкой зоне", делали вид, что по-прежнему участвуют в жизни клуба.
С Мордисом мне было так спокойно. Я знала, что с большой бедой могу прийти к нему. В моей жизни было очень мало таких людей. Аманда - почти всю мою жизнь. Зеб - иногда. И Тоби. Может, вы не ожидали услышать такое про Тоби – очень уж она жесткая и неподатливая - но когда тонешь, хвататься за мягкое и податливое без толку. Нужно что-нибудь твердое.