Тут мы подходим к еще одному важному стереотипу: создание нового перевода произведения, которое уже существует в "каноническом" переводе, неизменно рассматривается как агрессия. Рассуждение примерно такое: если какой-то наглец взялся за новый перевод Сэлинджера, значит, он считает, что старый перевод недостаточно хорош (Да как он смеет? Да кто он такой? И так далее). Между тем по-английски существует, например, более дюжины переводов романа Толстого "Война и мир". Только за последние несколько лет вышло три новых перевода: Энтони Бриггса, Эндрю Брумфилда, а также Пивера и Волохонской. При этом в Англии существует свой классик перевода с русского - Констанс Гарнетт. Ее по-прежнему чтут как первопроходца, открывшего русскую литературу англоязычному читателю. Однако никому не приходит в голову обвинить новых переводчиков - даже далеко не безупречных - в том, что они попирают культурные святыни, оскорбляют покойного классика перевода, "пинают мертвую старушку" и т. п. Более того, Констанс Гарнетт вообще нечасто упоминается в критических откликах на новые англоязычные переводы. Что и понятно - переводят ведь не ее, а Толстого. Почему же у нас Рита Райт - главная героиня этого сюжета, а Сэлинджер и Немцов - всего лишь статисты, которых и читать-то необязательно?
На это есть веские причины. Во-первых, уже упомянутая "канонизация" перевода, его непререкаемый, почти сакральный авторитет. Во-вторых, здесь тоже действует стереотип замены: если перевод заменяет оригинал, то новый перевод заменяет старый. За криком "Нам не нужен новый Сэлинджер!" слышится страх, что сейчас у нас отберут старого. В третьих, репутацию новых переводов существенно подпортил "подростковый" бунт, который до сих пор переживает наша переводческая практика. Он породил много слабых и даже анекдотичных переводов, отчасти именно потому, что переводчики не столько переводили автора, сколько выясняли отношения с предшественниками. В первое время после перестройки все были настолько заняты тем, чтобы вставить обратно бранные слова, религиозные рассуждения и политическую крамолу, что на красоты стиля уже не оставалось сил (а часто - и умения).
...
Все рассказы и повести о Глассах - очень странные, ускользающие, и в то же время завораживающие самой своей странностью. Они зачастую напичканы аллюзиями и намеками, в них ощущается сильное влияние буддизма и других духовных исканий автора. Обобщая, можно сказать, что Рита Райт-Ковалева познакомила читателя с несколько упрощенным, "гармонизированным" Сэдинджером, сама сложность которого смягчена и растушевана. Это мастерски выполненный перевод, сознательно и последовательно приближающий странного автора к массовому читателю. Но читатель бывает не только массовый. Иной читатель готов, пользуясь метафорой Гёте, сам отправиться в гости к чужеземцу, пройти свою часть пути, разбирать по складам непонятное и чужое. С другой стороны, между культурами тоже происходит продолжение знакомства, о котором пишет М. Гаспаров. Что-то непонятное и ненужное вчера (как, скажем, многочисленные отсылки к буддизму у Сэлинджера) может войти в моду, стать актуальным и востребованным.
В общем, подтверждает мою мысль о том, что каждый переводчик решает сугубо свои художественные задачи. (Как все поняли, это к тому, что я собираюсь в этом году перевести "Шар и крест" Честертона - такова моя несколько запоздалая новогодняя резолюция, а если я ее не выполню, можете плюнуть мне в ухо.)
---------------------------------------------------------
И еще о необходимости сносок:
В других же случаях непонятность текста так искусно размыта в переводе, что ее непросто обнаружить. Скажем, в оригинале встречается фраза: "It seemed to come from a one-woman mob, separated only by time and chance from her knitting bag and a splendid view of the guillotine". В чем тут дело? Какая связь между гильотиной и вязаньем? У Р. Райт, как всегда, загадка обойдена так изящно, как будто никакой загадки нет: "Казалось, в ней одной воплотилась целая толпа женщин и в другое время при случае она сидела бы с вязаньем у самой гильотины". У Немцова загадка оставлена: "Казалось, он (взгляд. - А. Б.) исходит от толпы в одну женщину, которую лишь случай и время разлучили с вязаньем и превосходным видом на гильотину". Тут ясно, что имеется в виду что-то конкретное, а не просто злобная тетенька, которой нравится вязать у гильотины. Об этом конкретном нам сообщает сноска. И образ меняется.
Дальше
via![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
lazy_natalia
На это есть веские причины. Во-первых, уже упомянутая "канонизация" перевода, его непререкаемый, почти сакральный авторитет. Во-вторых, здесь тоже действует стереотип замены: если перевод заменяет оригинал, то новый перевод заменяет старый. За криком "Нам не нужен новый Сэлинджер!" слышится страх, что сейчас у нас отберут старого. В третьих, репутацию новых переводов существенно подпортил "подростковый" бунт, который до сих пор переживает наша переводческая практика. Он породил много слабых и даже анекдотичных переводов, отчасти именно потому, что переводчики не столько переводили автора, сколько выясняли отношения с предшественниками. В первое время после перестройки все были настолько заняты тем, чтобы вставить обратно бранные слова, религиозные рассуждения и политическую крамолу, что на красоты стиля уже не оставалось сил (а часто - и умения).
...
Все рассказы и повести о Глассах - очень странные, ускользающие, и в то же время завораживающие самой своей странностью. Они зачастую напичканы аллюзиями и намеками, в них ощущается сильное влияние буддизма и других духовных исканий автора. Обобщая, можно сказать, что Рита Райт-Ковалева познакомила читателя с несколько упрощенным, "гармонизированным" Сэдинджером, сама сложность которого смягчена и растушевана. Это мастерски выполненный перевод, сознательно и последовательно приближающий странного автора к массовому читателю. Но читатель бывает не только массовый. Иной читатель готов, пользуясь метафорой Гёте, сам отправиться в гости к чужеземцу, пройти свою часть пути, разбирать по складам непонятное и чужое. С другой стороны, между культурами тоже происходит продолжение знакомства, о котором пишет М. Гаспаров. Что-то непонятное и ненужное вчера (как, скажем, многочисленные отсылки к буддизму у Сэлинджера) может войти в моду, стать актуальным и востребованным.
В общем, подтверждает мою мысль о том, что каждый переводчик решает сугубо свои художественные задачи. (Как все поняли, это к тому, что я собираюсь в этом году перевести "Шар и крест" Честертона - такова моя несколько запоздалая новогодняя резолюция, а если я ее не выполню, можете плюнуть мне в ухо.)
---------------------------------------------------------
И еще о необходимости сносок:
В других же случаях непонятность текста так искусно размыта в переводе, что ее непросто обнаружить. Скажем, в оригинале встречается фраза: "It seemed to come from a one-woman mob, separated only by time and chance from her knitting bag and a splendid view of the guillotine". В чем тут дело? Какая связь между гильотиной и вязаньем? У Р. Райт, как всегда, загадка обойдена так изящно, как будто никакой загадки нет: "Казалось, в ней одной воплотилась целая толпа женщин и в другое время при случае она сидела бы с вязаньем у самой гильотины". У Немцова загадка оставлена: "Казалось, он (взгляд. - А. Б.) исходит от толпы в одну женщину, которую лишь случай и время разлучили с вязаньем и превосходным видом на гильотину". Тут ясно, что имеется в виду что-то конкретное, а не просто злобная тетенька, которой нравится вязать у гильотины. Об этом конкретном нам сообщает сноска. И образ меняется.
Дальше
via
lazy_natalia Tags: