![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Университет требовал, и весьма разумно, чтобы любой желающий изучать медицину для начала получил степень бакалавра искусств. Иные нетерпеливые юные медики считали, что это напрасная трата времени; они понятия не имели, что медицина - профессия образованных людей. Возможно, они не виноваты, потому что откуда бы им было об этом узнать? Традиция образованности элиты в Канаде находилась при последнем издыхании; она никогда не была особенно сильна, но по крайней мере в обществе господствовала идея, что к некоторым профессиям прилагаются жёсткие воротнички, неработающие жёны, горничные и иногда - пятичасовой чай, и что желающие вкушать эту роскошь должны обладать хотя бы зачатками культуры. Степень бакалавра искусств не то чтобы делала своего носителя культурным человеком, но по крайней мере это был реверанс в сторону великой традиции.
Степень бакалавра искусств я получил без труда. В Колборне меня научили учиться ( чему не обучались большинство моих ровесников в государственных школах), так что я запросто выполнял разумную, но не слишком трудную программу, и у меня оставалась куча времени, чтобы получать настоящее образование. Потому что, как я уже понял, настоящее образование - когда изучаешь то, что хочешь знать ты сам, в противовес тому, что ты должен знать по мнению каких-то других людей.
Я читал все книги Фрейда, которые удалось достать; я предпочитал не брать их в университетской библиотеке, а покупать. В те годы студент, берущий в библиотеке подобные книги, рисковал привлечь нежелательное внимание, ибо канадцы питали значительное предубеждение против великого венского доктора. Мне сказали, что профессорско-преподавательский состав медицинского факультета и врачи-психиатры - ну, какие тогда были в Торонто - единодушно сочли Фрейда мыльным пузырем. Пузырём в ночном горшке, как выразился один остряк-невропатолог.
Не то чтобы они о нём ничего не знали. Те, кто учился в университете до первой мировой, помнили, что среди них нашелся один приверженец Фрейда и что они его невзлюбили. Он был не слишком общителен и порой резок. Он не скрывал, что считает Торонто захолустьем, а его претензии на культуру - смешными. Он кисло шутил, обыгрывая слово "провинциальный", фигурирующее в нашей правительственной системе и в полной мере относящееся к месту его собственной работы - государственной больнице для душевнобольных. По его словам, многое, что говорилось и делалось в этом учреждении, было поистине провинциальным. Но этим дело не ограничивалось: он проживал в Торонто с сестрой и какой-то другой женщиной - а кем же она ему приходилась? Подозрение уступило место уверенности, и приличные семьи начали опускать перед ним решетку замковых ворот.
Я быстро узнал об этом, навёл справки и стал совершать частые путешествия на Брансвик-авеню, которая тогда располагалась на самой окраине города; я стоял и благоговейно созерцал дом, в котором доктор Эрнест Джонс, со временем проявивший себя как один из самых верных сподвижников Фрейда, написал своё классическое исследование «Гамлета» и великолепную монографию о кошмарных снах. Даже если он держит любовницу - что с того? Я бы и сам завел себе любовницу, будь у меня возможности её найти. Но девушки, которые попадались мне в университете, были не из таких - а может, я просто имел преувеличенное представление о собственной неотразимости.
Я серьезно заболел психоанализом, читал о нём всё, что мог найти, и несколько лет находился во власти его чар. Мне пришлось побывать на фронте второй мировой, чтобы поумерить свой фанатизм и найти направление, в котором я двигался с тех пор. Но все годы своего бакалавриата и потом - медицинской школы я был фанатиком фрейдизма, хоть и молчаливым.
Со временем сведущие люди перестали ненавидеть или обожать Фрейда и прониклись равнодушием или покровительственным отношением к нему. Но, вероятно, самый большой след Фрейд оставил в мире несведущих людей. Теперь все, кому не лень, болтают о "комплексах", приписывают неудачи взрослых детским переживаниям, ищут в снах зашифрованные послания и владеют словарём заболтанных терминов, ведущих происхождение от Фрейда, Юнга, Адлера, Кляйн и бог знает кого еще, и в этом смысле - в довольно узком смысле - великая цель Фрейда достигнута. Ибо я считаю, что еще на заре XX века Фрейд протрубил побудку, желая, чтобы человечество осознало происходящее в темных глубинах души и отныне стало жить по-другому. А человечество, уже в который раз за свою историю, частично расслышало призывы пророка, частично поняло, что он говорит, исказило и опошлило ту часть его учения, до которой удалось дотянуться. Но кое-чего Фрейд достиг. Он пробил несколько дыр в стене человеческой глупости и непонимания.
А в том, что касается меня? Я думаю, мой извод ранней религии фрейдизма - первой религии, адептом которой я стал - нужно зафиксировать в истории болезни, если я хочу хоть когда-нибудь, пускай даже в нынешнем преклонном возрасте, как-то осмыслить историю своей личной и профессиональной жизни.
Единственное усвоенное у Фрейда, что я никогда не растерял и что даже укрепил с годами - привычка внимательно наблюдать и прислушиваться в отношениях с остальным миром. Научиться видеть то, что у тебя прямо под носом - это задача, и притом нелёгкая. Она требует определенной неподвижности духа - а это не то же самое, что безликость, и совершенно необязательно сопровождается унылым затворничеством.
В студенческие годы я вел оживленную светскую жизнь, основанную на пристрастии к двум вещам, на первый взгляд несовместимым, но только на первый взгляд: религии и театру.
Как недоделанный фанатик психоанализа, я, конечно, был Фомой неверующим и скептиком в том, что касалось религии. Родители мои не ходили в церковь, хотя в повседневной жизни руководствовались христианскими доктринами и христианской системой ценностей. Но невозможно было жить в Торонто в мои студенческие годы и при этом существовать независимо от религии. Мне казалось, что кампус университета кишит капелланами, христианскими союзами и студентами, упорно трудящимися на ниве спасения душ. Это отражало дух самого города. Церкви здесь изобиловали, и покупателю, так сказать, на религиозном рынке открывался широчайший выбор. Пламенные баптисты, самодовольные методисты, твердокаменные шотландцы-пресвитериане, англикане с их высокомерным взглядом на низшие классы, орды уличных проповедников и мессий, вещающих в переулках - в общем, на любой вкус; прибавьте многочисленных сторонников сухого закона, противников курения и борцов с проституцией - они были связаны с церковью, не являясь её частью. Вся эта пестрая компания, по-видимому, властвовала над умами горожан. Недалёкий, не осознающий себя город процветал под отсыревшим одеялом узкой мещанской морали и воспринимал своё процветание как знак, что Господь к нему благоволит.
Вооружившись упрощенным пониманием учения Фрейда и юношеским эгоизмом, я принялся в меру своих сил исследовать этот дух Торонто. Каждое воскресенье я ходил в церковь два раза - каждый раз в другую, чтобы ощутить как можно больше колорита. Я ужасно развлекался, глядя, как вопят и улюлюкают баптисты; как методисты склоняют голову на спинку скамьи перед собой, словно страдая похмельем; как пресвитерианцы слушают высококультурные, тщательно аргументированные и совершенно непонятные умствования; и как англикан встречает у входа викарий, укрепляя их чувство собственного превосходства и уверенность, что они не суть якоже прочии человецы.
Разумеется, я не пропустил и католиков; я узрел великолепие веры, позволяющей своим адептам обретать кровь и плоть Господа хоть каждый день и находить утешение в непостижимых ритуалах. И всё это за пустяковую цену - психологическое рабство. Делай что говорит Церковь, и всё будет хорошо. Самостоятельно не придётся даже пальцем пошевелить.
Я старался не пропустить ничего. Я даже рискнул войти в единственную православную церковь и выстоял службу среди прихожан, поголовно охваченных чисто достоевской мрачностью и созерцавших меня отчасти враждебно. Мне не то чтобы велели убираться, но духовным усилием толкали к двери. Знаменитая православная литургия весьма впечатляла, но хор иногда фальшивил, и ещё меня изумило, что священник прямо посреди службы достал большую желтую расчёску и поправил волосы и бороду. В этом храме я сильнее всего почувствовал, что христианство - не такая уж универсальная религия. Нужно найти церковь, которая тебе подходит, которую ты можешь вытерпеть и которая может вытерпеть тебя, и держаться за неё.
Степень бакалавра искусств я получил без труда. В Колборне меня научили учиться ( чему не обучались большинство моих ровесников в государственных школах), так что я запросто выполнял разумную, но не слишком трудную программу, и у меня оставалась куча времени, чтобы получать настоящее образование. Потому что, как я уже понял, настоящее образование - когда изучаешь то, что хочешь знать ты сам, в противовес тому, что ты должен знать по мнению каких-то других людей.
Я читал все книги Фрейда, которые удалось достать; я предпочитал не брать их в университетской библиотеке, а покупать. В те годы студент, берущий в библиотеке подобные книги, рисковал привлечь нежелательное внимание, ибо канадцы питали значительное предубеждение против великого венского доктора. Мне сказали, что профессорско-преподавательский состав медицинского факультета и врачи-психиатры - ну, какие тогда были в Торонто - единодушно сочли Фрейда мыльным пузырем. Пузырём в ночном горшке, как выразился один остряк-невропатолог.
Не то чтобы они о нём ничего не знали. Те, кто учился в университете до первой мировой, помнили, что среди них нашелся один приверженец Фрейда и что они его невзлюбили. Он был не слишком общителен и порой резок. Он не скрывал, что считает Торонто захолустьем, а его претензии на культуру - смешными. Он кисло шутил, обыгрывая слово "провинциальный", фигурирующее в нашей правительственной системе и в полной мере относящееся к месту его собственной работы - государственной больнице для душевнобольных. По его словам, многое, что говорилось и делалось в этом учреждении, было поистине провинциальным. Но этим дело не ограничивалось: он проживал в Торонто с сестрой и какой-то другой женщиной - а кем же она ему приходилась? Подозрение уступило место уверенности, и приличные семьи начали опускать перед ним решетку замковых ворот.
Я быстро узнал об этом, навёл справки и стал совершать частые путешествия на Брансвик-авеню, которая тогда располагалась на самой окраине города; я стоял и благоговейно созерцал дом, в котором доктор Эрнест Джонс, со временем проявивший себя как один из самых верных сподвижников Фрейда, написал своё классическое исследование «Гамлета» и великолепную монографию о кошмарных снах. Даже если он держит любовницу - что с того? Я бы и сам завел себе любовницу, будь у меня возможности её найти. Но девушки, которые попадались мне в университете, были не из таких - а может, я просто имел преувеличенное представление о собственной неотразимости.
Я серьезно заболел психоанализом, читал о нём всё, что мог найти, и несколько лет находился во власти его чар. Мне пришлось побывать на фронте второй мировой, чтобы поумерить свой фанатизм и найти направление, в котором я двигался с тех пор. Но все годы своего бакалавриата и потом - медицинской школы я был фанатиком фрейдизма, хоть и молчаливым.
Со временем сведущие люди перестали ненавидеть или обожать Фрейда и прониклись равнодушием или покровительственным отношением к нему. Но, вероятно, самый большой след Фрейд оставил в мире несведущих людей. Теперь все, кому не лень, болтают о "комплексах", приписывают неудачи взрослых детским переживаниям, ищут в снах зашифрованные послания и владеют словарём заболтанных терминов, ведущих происхождение от Фрейда, Юнга, Адлера, Кляйн и бог знает кого еще, и в этом смысле - в довольно узком смысле - великая цель Фрейда достигнута. Ибо я считаю, что еще на заре XX века Фрейд протрубил побудку, желая, чтобы человечество осознало происходящее в темных глубинах души и отныне стало жить по-другому. А человечество, уже в который раз за свою историю, частично расслышало призывы пророка, частично поняло, что он говорит, исказило и опошлило ту часть его учения, до которой удалось дотянуться. Но кое-чего Фрейд достиг. Он пробил несколько дыр в стене человеческой глупости и непонимания.
А в том, что касается меня? Я думаю, мой извод ранней религии фрейдизма - первой религии, адептом которой я стал - нужно зафиксировать в истории болезни, если я хочу хоть когда-нибудь, пускай даже в нынешнем преклонном возрасте, как-то осмыслить историю своей личной и профессиональной жизни.
Единственное усвоенное у Фрейда, что я никогда не растерял и что даже укрепил с годами - привычка внимательно наблюдать и прислушиваться в отношениях с остальным миром. Научиться видеть то, что у тебя прямо под носом - это задача, и притом нелёгкая. Она требует определенной неподвижности духа - а это не то же самое, что безликость, и совершенно необязательно сопровождается унылым затворничеством.
В студенческие годы я вел оживленную светскую жизнь, основанную на пристрастии к двум вещам, на первый взгляд несовместимым, но только на первый взгляд: религии и театру.
Как недоделанный фанатик психоанализа, я, конечно, был Фомой неверующим и скептиком в том, что касалось религии. Родители мои не ходили в церковь, хотя в повседневной жизни руководствовались христианскими доктринами и христианской системой ценностей. Но невозможно было жить в Торонто в мои студенческие годы и при этом существовать независимо от религии. Мне казалось, что кампус университета кишит капелланами, христианскими союзами и студентами, упорно трудящимися на ниве спасения душ. Это отражало дух самого города. Церкви здесь изобиловали, и покупателю, так сказать, на религиозном рынке открывался широчайший выбор. Пламенные баптисты, самодовольные методисты, твердокаменные шотландцы-пресвитериане, англикане с их высокомерным взглядом на низшие классы, орды уличных проповедников и мессий, вещающих в переулках - в общем, на любой вкус; прибавьте многочисленных сторонников сухого закона, противников курения и борцов с проституцией - они были связаны с церковью, не являясь её частью. Вся эта пестрая компания, по-видимому, властвовала над умами горожан. Недалёкий, не осознающий себя город процветал под отсыревшим одеялом узкой мещанской морали и воспринимал своё процветание как знак, что Господь к нему благоволит.
Вооружившись упрощенным пониманием учения Фрейда и юношеским эгоизмом, я принялся в меру своих сил исследовать этот дух Торонто. Каждое воскресенье я ходил в церковь два раза - каждый раз в другую, чтобы ощутить как можно больше колорита. Я ужасно развлекался, глядя, как вопят и улюлюкают баптисты; как методисты склоняют голову на спинку скамьи перед собой, словно страдая похмельем; как пресвитерианцы слушают высококультурные, тщательно аргументированные и совершенно непонятные умствования; и как англикан встречает у входа викарий, укрепляя их чувство собственного превосходства и уверенность, что они не суть якоже прочии человецы.
Разумеется, я не пропустил и католиков; я узрел великолепие веры, позволяющей своим адептам обретать кровь и плоть Господа хоть каждый день и находить утешение в непостижимых ритуалах. И всё это за пустяковую цену - психологическое рабство. Делай что говорит Церковь, и всё будет хорошо. Самостоятельно не придётся даже пальцем пошевелить.
Я старался не пропустить ничего. Я даже рискнул войти в единственную православную церковь и выстоял службу среди прихожан, поголовно охваченных чисто достоевской мрачностью и созерцавших меня отчасти враждебно. Мне не то чтобы велели убираться, но духовным усилием толкали к двери. Знаменитая православная литургия весьма впечатляла, но хор иногда фальшивил, и ещё меня изумило, что священник прямо посреди службы достал большую желтую расчёску и поправил волосы и бороду. В этом храме я сильнее всего почувствовал, что христианство - не такая уж универсальная религия. Нужно найти церковь, которая тебе подходит, которую ты можешь вытерпеть и которая может вытерпеть тебя, и держаться за неё.
Tags:
no subject
Какой текст! Какой перевод! Что это за шедевр? Обожаю такой язык, сейчас так уже не пишут, к сожалению. Эх... завидно.
no subject
Robertson Davies, The Cunning Man
no subject
no subject
эпиграф там такой:
Ведуны, знахари и белые ведьмы, как их называют, есть в каждой деревне и готовы, если к ним прибегнут, врачевать почти любые хвори тела и души… Как доказал Платон, болезни тела коренятся в душе; и, не утолив сперва душу, нельзя излечить тело.
Роберт Бертон, «Анатомия меланхолии» (1621)