![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
oryx_and_crake) wrote2014-09-11 08:08 am
Албанская девственница II
Санитарка принесла Шарлотте ужин, не слишком обильный: суп и компот из персиков. Шарлотта сняла крышку с миски, понюхала и отвернулась.
- Уходи, незачем тебе глядеть на эти помои. Приходи завтра – ты же знаешь, мой рассказ еще не закончен.
Санитарка вышла вместе со мной, и когда мы очутились в коридоре, сказала:
- Те, кто дома живет бедней всех - они всегда самые придирчивые. С ней нелегко, но ею поневоле восхищаешься. Вы ей не родня, нет?
- О нет, - сказала я. – Нет.
- Когда она только поступила к нам, это было что-то невероятное. Мы стали ее раздевать, и кто-то похвалил ее браслеты, и представьте, она тут же предложила их у нее купить! А ее муж – это вообще что-то. Вы его знаете? Очень необычные люди и она, и он.
Гюрджи, муж Шарлотты, совсем недавно – еще и недели не прошло – явился ко мне в книжный магазин. Было морозное утро. Он тянул за собой тележку, полную книг и прикрытую сверху одеялом. Он уже и раньше – когда я приходила к ним в гости - пытался продать мне кое-какие книги, и сейчас я подумала, что, может быть, это те же самые. Тогда я смутилась, но на этот раз, на своей территории, смогла собраться с духом. Я сказала, что нет, я не занимаюсь подержанными книгами, они меня не интересуют. Гюрджи отрывисто кивнул, словно мои слова были излишни и не имели никакого значения для нашего разговора. Он продолжал вытаскивать книги по одной, приглашая меня провести рукой по корешку, настаивая, чтобы я оценила красоту иллюстраций или впечатлилась годом издания. Мне пришлось снова и снова повторять слова отказа, и я словно со стороны услышала, что прибавляю к ним извинения, совершенно против своей воли. Гюрджи предпочел думать, что каждый отказ относится только к очередной книге, и каждый раз доставал другую, яростно повторяя:
- А эта! Она очень красива. Вы увидите. И еще она очень старая. Посмотрите, какая прекрасная старая книга!
Это были путеводители для туристов, изданные в начале века. Не очень старые и не такие уж красивые - с зернистыми, серыми фотографиями. «Путешествие по Черным Горам». «Высокогорная Албания». «Тайные земли Южной Европы».
- Вам надо пойти с ними в магазин «Антикварная книга». На Форт-стрит. Это недалеко отсюда.
Он издал звук отвращения – возможно, желая сказать, что прекрасно знает этот магазин, или что уже совершил поход туда и притом безрезультатно, или что эти книги там и были приобретены с самого начала тем или иным образом.
- Как Шарлотта себя чувствует? – заботливо спросила я. Я ее что-то давно не видела, хотя раньше она часто заходила ко мне в магазин. Она приносила мне мелкие подарки: кофейные зерна в шоколаде, чтобы придать мне сил; брусок чисто глицеринового мыла, чтобы у меня не сохла кожа оттого, что мне приходится пропускать через свои руки столько бумаги. Пресс-папье со вделанными в него минералами Британской Колумбии, карандаш, который светился в темноте (чтобы, если вдруг в магазине отключат свет, я могла по-прежнему выписывать счета). Шарлотта пила со мной кофе, болтала, а если я была занята - прогуливалась по магазину, сама себя развлекая. В темные грозовые дни Шарлотта носила бархатный плащ, который был на ней и в день нашего знакомства, а от дождя защищалась огромным древним черным зонтиком. Она звала его своей палаткой. Если я погружалась в разговор с покупателем, Шарлотта касалась моего плеча и говорила:
- Я тихонечко побреду со своей палаткой. Поговорим в другой раз.
Однажды покупатель напрямую спросил у меня:
- Кто эта женщина? Я ее видел в городе с мужем. Во всяком случае, я решил, что он ее муж. Я думал, они бродячие торговцы.
Не слышала ли этого Шарлотта? Не уловила ли холодности в обращении только что нанятой мною продавщицы? (Сама Шарлотта определенно была с ней холодна.) А может быть, я слишком часто оказывалась занятой? Я не сочла, что Шарлотта перестала меня навещать. Я предпочитала думать, что интервал между визитами удлиняется - возможно, по причине, которая не имеет ко мне никакого отношения. Я была занята и замотана, и вообще близилось Рождество. Продажи книг неожиданно и приятно выросли.
- Пожалуйста, не подумайте, что я хочу кого-то облить грязью, - сказала мне продавщица. - Но мне кажется, вам следует знать, что эту женщину и ее мужа не пускают во многие магазины города. Их подозревают в кражах. Я не знаю. Он носит этот макинтош с широкими рукавами, а она - плащ. Но я точно знаю, что раньше они под Рождество срезали остролист у людей в садах, в разных местах города. А потом обходили многоквартирные дома, пытаясь этим остролистом торговать.
В то холодное утро, отказавшись купить книги с тележки, я снова спросила у Гюрджи, как поживает Шарлотта. Он сказал, что она больна. Он говорил обиженно, словно я лезла не в свое дело.
- Отнесите ей книгу, - сказала я. И выудила с полки сборник сатирической и юмористической поэзии издательства «Пингвин». – Отнесите ей… скажите, я надеюсь, что эти стихи ей понравятся. Скажите, я надеюсь, что она скоро выздоровеет. Может, я как-нибудь зайду ее навестить.
Он положил книгу в тележку к остальным. Я подумала, что он, наверно, тут же попытается ее продать.
- Не дома, - сказал он. - В больнице.
Я заметила, что каждый раз, когда он склонялся над тележкой, у него из-под одежды вываливался подвешенный на шнурке большой деревянный крест, и Гюрджи снова запихивал его под одежду. Когда это случилось в очередной раз, я бездумно сказала - в смущении, пытаясь как-то загладить свою вину:
- Какая красивая вещь! Прекрасное темное дерево! Похоже, это работа средневекового мастера.
Он стянул шнурок с головы, повторяя:
- Очень старый. Очень красивый. Из дуба. Да.
Он пихнул крест мне в руки, и как только я поняла, что происходит, то почти силой вернула крест ему.
- Восхитительное дерево, - сказала я. Он убрал крест, и я поняла, что спасена, но преисполнилась раздражительного раскаяния.
- О, я надеюсь, что у Шарлотты ничего серьезного! – сказала я.
Он презрительно улыбнулся и похлопал себя по груди – возможно, желая объяснить, чем больна Шарлотта, а может, чтобы заново ощупать только что оголенную там кожу.
Вслед за этим он освободил мой магазин от себя, книг, креста и тележки. У меня осталось чувство, что мы обменялись оскорблениями и взаимно унизились друг перед другом.
За табачным полем рос буковый лес, куда Лоттар часто ходила собирать хворост на топливо. За лесом начинался травянистый склон - высокогорный луг - а в верхней части этого луга, примерно в получасе подъема от кулы, стояла маленькая каменная хижина, примитивное укрытие без окон, с невысоким, ничем не прикрытым отверстием для входа и с топящимся по-черному очагом в углу. В хижине укрывались овцы; пол был усеян их пометом.
Здесь и поселилась Лоттар, став «девственницей».
История с женихом-мусульманином случилась весной, примерно через год после того, как Лоттар оказалась в Малесии-э-Мади. Настала пора выгонять овец на пастбища в горах. Лоттар должна была вести счет овцам и следить, чтобы они не падали в расселины и не забредали слишком далеко. Еще - доить овец каждый вечер. И стрелять волков, если они начнут подходить к стаду. Но волков не было – никто из нынешних обитателей кулы не встречал волка живьем. Из зверей Лоттар видела только рыжую лису - однажды, у ручья - и кроликов, их было много и они не боялись человека. Лоттар научилась стрелять их, обдирать и готовить. Она чистила тушку – научилась, глядя, как это делают девушки в куле, – и тушила самые мясистые части в котелке на огне, добавляя луковицы черемши.
Ей не хотелось спать в хижине, и она сделала себе крышу из ветвей снаружи, у стены - как бы продолжение крыши хижины. Под этим навесом была куча папоротника, на которой спала Лоттар, и кошма, которую ей дали и которой она покрывала папоротник. На паразитов Лоттар уже не обращала внимания. В стену, сложенную без раствора - из одних камней - был зачем-то вделан ряд крюков. Лоттар не знала, зачем, но на крюки оказалось удобно вешать ведра для молока и немногочисленные котелки для готовки. Воду Лоттар носила из ручья, в котором стирала собственную головную повязку и иногда купалась сама – не столько желая быть чистой, сколько спасаясь от жары.
Вся ее жизнь изменилась. Женщин она больше не видела. Она утратила привычку к постоянной работе. По вечерам к ней приходили маленькие девочки - забирать молоко. Вдали от кулы и матерей они будто срывались с цепи. Они забирались на крышу хижины, часто ломая воздвигнутые Лоттар сооружения из ветвей. Они прыгали в ее «постели», а иногда хватали охапку папоротника, сплетали импровизированный мяч и швыряли его друг другу, пока он не разваливался. Они так веселились, что в сумерках Лоттар приходилось выгонять их домой, напоминая, как страшно будет в лесу после наступления темноты. Лоттар предполагала, что девочки всю обратную дорогу бегут бегом, расплескивая добрую половину молока.
Время от времени девочки приносили кукурузную муку, и Лоттар смешивала ее с водой и пекла хлеб на лопате в очаге. Однажды девочки притащили ей лакомый кусочек - овечью голову, сварить в котелке. Лоттар не знала, где они взяли голову, и подозревала, что украли. Ей разрешали оставлять себе часть молока, и она не пила его свежим, а оставляла прокиснуть и мешала, чтобы получился йогурт, а потом макала в него хлеб. Так ей теперь больше нравилось.
Вечерами, вскоре после того, как девочки убегали вниз через лес, наверх часто приходили мужчины. Видимо, летом у них было такое обыкновение. Они любили сидеть по берегам ручейка, палить холостыми, пить ракию и петь, а иногда просто курить и разговаривать. Они проделывали этот путь не для того, чтобы проведать Лоттар, но раз уж приходили, то прихватывали для нее подарки - кофе, табак - и наперебой давали советы о том, как лучше починить крышу хижины, чтобы она не рухнула, как сделать, чтобы огонь в очаге не гас ночью, как стрелять из ружья.
Старую итальянскую винтовку «мартини» Лоттар дали, когда она уходила из кулы. Кое-кто из мужчин сказал, что это ружье приносит несчастье, потому что оно раньше принадлежало юноше, которого застрелили, когда он сам еще не успел никого убить. Другие говорили, что «мартини» вообще приносят неудачу, это очень плохие ружья, совершенно бесполезные.
Точность боя и скорострельность хороша только у винтовок «маузер».
Но пули «маузера» слишком маленькие и недостаточно вредят. В селении было множество мужчин, подстреленных из «маузера» - когда они ходили, ветер посвистывал в дырках.
Нет ничего лучше старинного кремневого ружья, хорошенько заряженного порохом, пулей и горстью гвоздей.
Когда мужчины не говорили о ружьях, они вспоминали о том, кто кого недавно убил, или рассказывали байки. Кто-то поведал историю про колдуна. Один колдун сидел в тюрьме у турецкого паши. Паша велел вывести колдуна из тюрьмы, чтобы тот позабавил его гостей фокусами. Колдун велел принести миску с водой. Видите, сказал он, это порт на море. Какой порт показать вам на море? Покажи нам порт на острове Мальта, сказали они. И вот у них перед глазами появился этот порт. Дома, церкви, и пароход, готовый отчалить. А хотите посмотреть, как я взойду на борт этого парохода? «Попробуй!» - засмеялся паша. И вот колдун ступил ногой в миску с водой и оказался на борту парохода, и мигом уплыл в Америку! Как вам это понравится!
- Колдунов не бывает, - строго сказал священник, который в этот вечер поднялся на пастбище вместе с мужчинами, как часто делал. - Вот если бы ты сказал «святой», в этом еще был бы какой-то смысл.
Он говорил сурово, но Лоттар показалось, что он счастлив и доволен жизнью, как и все мужчины - ей тоже разрешалось быть счастливой в их присутствии и в его присутствии, хоть он и не обращал на нее внимания. От крепкого табака, что ей дали покурить, у нее закружилась голова, и ей пришлось прилечь на траву.
Пришла пора ей задуматься о том, чтобы перебраться внутрь дома. По утрам стало холодно, папоротник был мокрый от росы, виноградные листья желтели. Лоттар взяла лопату и вычистила пол от овечьих катышков, собираясь перенести постель в дом. Она стала конопатить травой, листьями и грязью щели между камнями.
Когда в очередной раз пришли мужчины, они спросили ее, что это она делает. Это на зиму, объяснила она, и они засмеялись:
- Здесь никто не может жить зимой.
Они показали, какой глубокий бывает снег - им по грудь. К тому же овец все равно отгонят вниз.
- Тебе здесь нечем будет заняться. И что ты будешь есть? Думаешь, женщины будут давать тебе хлеб и йогурт просто так?
- Но как я вернусь в кулу? - спросила Лоттар. – Я девственница, где я буду спать? Какую работу делать?
- Это верно, - сочувственно сказали они, обращаясь к ней и друг к другу. – Когда девственница принадлежит к куле, у нее обычно есть надел земли, и она там живет одна. Но эта по-настоящему не принадлежит к куле, и у нее нет отца, чтобы дал ей землю. Что ей делать?
Вскоре после этого – в середине дня, когда на пастбище никогда никто не приходил - к Лоттар явился священник. Один.
- Я им не доверяю, - сказал он. – Мне кажется, они снова захотят продать тебя мусульманину. Хоть ты и принесла клятву. Они попытаются выручить за тебя деньги. Еще полбеды, если бы они могли найти тебе христианина, но я уверен, что это будет мусульманин.
Они сели на траву и стали пить кофе. Священник сказал:
- У тебя есть какие-то вещи, которые ты хочешь взять с собой? Нет. Скоро мы тронемся в путь.
- Кто же подоит овец? – спросила Лоттар. Некоторые овцы уже спускались вниз по склону, временами останавливаясь и поджидая ее.
- Оставь их, - сказал францисканец.
Так она и оставила не только овец, но и свое жилище, высокогорный луг, дикий виноград, сумах, горный ясень, кусты можжевельника и приземистые дубки, на которые смотрела все лето, кроличью шкуру, что заменяла ей подушку, котелок, в котором варила кофе, кучу дров, что собрала только сегодня утром, камни у очага - каждый был знаком ей по форме и цвету. Она понимала, что уходит – так строг был францисканец; но понимала не тем пониманием, от которого оглядываются вокруг, чтобы увидеть все в последний раз. Впрочем, это было и не нужно. Все, что вокруг, и без того останется у нее в памяти навеки.
Они вошли в буковый лес, и священник сказал:
- Теперь мы должны идти очень тихо. Я выберу другую тропу, не ту, что проходит мимо кулы. Если мы кого-нибудь услышим на тропе, то спрячемся.
Они шли молча, много часов, между буками с гладкой слоновьей корой и сухими соснами, под черными ветвями дубов. То вверх, то вниз, переходя гребни, по тропам, о которых Лоттар и не знала. Францисканец не колебался, выбирая путь, и ни разу не заговорил о привале. Когда они наконец вышли из лесу, Лоттар ужасно удивилась, что еще так светло.
Францисканец вытащил откуда-то из складок одежды буханку хлеба и нож, и они стали есть на ходу.
Они дошли до пересохшего русла реки, усыпанного камнями. Это были не плоские камни, по которым удобно идти, а скорее поток из камней, неподвижный поток, текущий меж полями кукурузы и табака. Слышался собачий лай и порой голоса людей. Кукуруза и табак, еще не убранные, были выше человеческого роста, и беглецы шли вдоль пересохшей реки под прикрытием, пока не стемнело совсем. Когда они уже не могли идти и тьма скрыла их, они присели на белые камни речного русла.
- Куда вы меня ведете? – спросила наконец Лоттар. Сперва она решила, что они направляются к церкви и дому священника, но теперь поняла, что это не так. Они ушли гораздо, гораздо дальше.
- Я веду тебя в дом епископа, - сказал францисканец. - Он будет знать, что с тобой делать.
- А почему не к вам? Я могу быть служанкой у вас в доме.
- Это не разрешено. Держать женскую прислугу. Никому из священников не разрешено. Епископ даже старух не разрешает. И он прав - от женщины в доме одни неприятности.
Взошла луна, и они снова тронулись в путь. Они шли и отдыхали, шли и отдыхали, но не спали и даже не искали удобного места, чтобы прилечь. У них были загрубелые ступни и хорошо разношенные сандалии, поэтому они не натерли ноги. Оба привыкли много ходить: францисканец - оттого, что все время навещал дальние селения, а Лоттар – оттого что долго пасла овец.
Через некоторое время францисканец стал уже не таким строгим – может быть, он уже меньше беспокоился – и начал говорить с Лоттар почти так же, как когда-то в первые дни их знакомства. Он говорил по-итальянски, хотя Лоттар теперь уже сносно знала гегский язык.
- Я родился в Италии, - рассказывал он. – Мои родители были геги, но я жил в Италии в молодости и там стал священником. Однажды я поехал в Италию в гости – много лет назад – и сбрил усы. Не знаю, зачем. Впрочем, знаю - оттого, что в деревне надо мной смеялись. Потом, вернувшись, я не смел показаться в таком виде в мади. Там голое лицо - позор для мужчины. Я сидел в четырех стенах в Шкодре, пока у меня опять не отросли усы.
- Мы сейчас в Шкодру идем, да? - спросила она.
- Да. Епископ живет там. Он направит послание, в котором будет сказано, что я правильно поступил, когда увел тебя, хоть это и было воровство. Жители мади - варвары. Они могут подойти, когда я справляю мессу, подергать меня за рукав и попросить, чтобы я написал им письмо. Ты видела, что они ставят над могилами? Кресты? Вместо креста они изображают очень худого человека с винтовкой поперек. Ни разу не видела? - он засмеялся и покачал головой. - Я не знаю, что с ними делать. Но они все равно хорошие люди - никогда не предадут.
- Но вы думали, что они могут меня продать, несмотря на клятву.
- О да. Но продать женщину это лишь средство выручить немного денег. А они очень бедны.
Теперь Лоттар понимала, что в Шкодре окажется в положении, от которого совсем отвыкла – она не будет совершенно бесправной. Когда они доберутся туда, она может сбежать от священника. Найти кого-нибудь говорящего по-английски, найти британское консульство. В крайнем случае французское.
Перед рассветом трава промокла от росы, и ночью было очень холодно. Но когда взошло солнце, Лоттар перестала дрожать, и через час ей уже стало жарко. Они шли весь день. Они доели остатки хлеба и пили воду из всех ручьев и речек, попавшихся по дороге. Лоттар оглянулась и увидела ряд зубчатых скал с клочками зелени у основания. Это зеленое были те леса и луга, которые раньше казались ей расположенными так высоко в горах. Она и священник шли по тропинкам меж нагретых солнцем полей и все время слышали собачий лай. Иногда на тропинках попадались люди.
Священник сразу предупредил ее: «Не говори ни с кем. Иначе им станет любопытно, кто ты». Но сам он вынужден был отвечать на приветствия:
- Это дорога на Шкодру? Мы идем в Шкодру, в дом епископа. Со мной – мой слуга, он родом с гор.
«Ничего, ты похожа на слугу в этой одежде, - сказал он Лоттар. - Только молчи - если ты заговоришь, они начнут что-то подозревать».
Я выкрасила стены книжного магазина в светлый, чистый желтый цвет. Желтый означает интеллектуальное любопытство. Кто-то мне об этом сказал. Я открыла магазин в марте 1964 года. В городе Виктория, в провинции Британская Колумбия.
Я сидела за конторкой, расставив свои сокровища на полках у себя за спиной. Агенты издательств посоветовали мне держать в магазине книги о собаках и лошадях, огородничестве и парусном спорте, цветоводстве и птицах - они сказали, что такие книги жители Виктории будут покупать. Я пренебрегла их советами и заказала романы, сборники стихов, книги про суфизм, теорию относительности и линейное письмо Б. А когда книги пришли, я расставила их так, что политология плавно переходила в философию, а философия – в религию, без резких границ. И близких по духу поэтов поставила вместе. Я верила, что такое расположение книг на полках более или менее отражает обычные блуждания человеческой мысли, в которой постоянно всплывают то новые, то забытые сокровища. Я вложила столько трудов в обзаведение, и что теперь? Теперь мне оставалось только ждать, и я чувствовала себя как человек, который разоделся в пух и прах, собираясь на бал, и даже выкупил фамильные бриллианты из заклада или принес их из банковской ячейки, а потом оказалось, что это всего лишь несколько соседей сошлись поиграть в карты. А из угощений - только мясная запеканка и картофельное пюре на кухне да стакан шипучего розового вина.
Магазин иногда пустовал по нескольку часов, а потом приходил покупатель – но лишь для того, чтобы спросить, нет ли у меня книги, которую он когда-то читал в библиотеке воскресной школы, или видел в шкафу у ныне покойной бабушки, или перелистал, брошенную кем-то, двадцать лет назад в отеле за границей. В таких случаях люди обычно не помнили названия книги, но пересказывали мне сюжет. Это про девочку, которая поехала в Австралию с отцом, чтобы разрабатывать участки на золотых приисках, которые достались им по наследству. Это про женщину, которая рожает ребенка в полном одиночестве, на Аляске. Это про гонки между старым чайным клипером и первым пароходом, давно, в сороковых годах девятнадцатого века.
Ну что ж. Я подумал, спросить во всяком случае не повредит.
А потом они уходили, не бросив ни единого взгляда на окружающие их богатства.
Очень немногие восторженно говорили, что мой книжный магазин - просто драгоценный подарок для города. Потом полчаса рылись в книгах и покупали что-нибудь за 75 центов.
Ну что ж, не все сразу.
Я нашла квартирку - единственная комната, в углу плита и раковина. Дом стоял на перекрестке и назывался «Дарданеллы». Кровать убиралась в стену. Но я обычно оставляла ее неубранной – все равно ко мне никто не ходил. Кроме того, крючок, на который крепилась кровать, внушал мне подозрения – я боялась, что она сорвется и упадет мне на голову как раз когда я ужинаю очередным супом из консервной банки или печеной картошкой. И убьет меня. Кроме того, я все время держала окно открытым - мне чудился запах газа, даже когда обе горелки и духовка были выключены. Поскольку дома у меня было все время открыто окно, а в магазине – дверь, чтобы заманивать покупателей, мне приходилось постоянно кутаться то в черный шерстяной свитер, то в красный вельветовый халат (сие одеяние когда-то окрашивало в розовый цвет носовые платки и носки ныне брошенного мною мужа). Мне каждый раз приходилось делать усилие, чтобы снять с себя эти удобные и теплые одежды, когда их надо было отправить в стирку. Я все время ходила сонная, недоедала, и меня бил озноб.
Но я не теряла надежды. Я отчаянным рывком изменила свою жизнь, и хотя ни дня не проходило без сожалений, я гордилась своей решимостью. Я чувствовала себя так, будто наконец вышла в мир в новой, истинной коже. Сидя за конторкой в магазине, я растягивала стакан кофе или жидкого красного супа на час, обхватывая чашку ладонями, чтобы не упустить ни единой крупицы тепла. Я читала, но без особой цели, и сюжет меня не занимал. Я читала отдельные фразы из книг, которые давно собиралась прочитать. Часто эти одиночные предложения казались мне такими богатыми, насыщенными, что я не могла воспринять окружающие их слова и сдавалась, погружаясь в странное состояние. Я была одновременно в дреме и настороже, отключена от каждого отдельного человека, но неусыпно воспринимала город в целом, который казался мне странным местом.
Город средних размеров на западном краю страны. Декорации для туристов. Тюдоровские фасады лавок, двухэтажные красные автобусы, цветочные горшки на окнах и катания в каретах, запряженных лошадьми: это было до оскорбительности фальшиво. Но был еще свет моря на улицах, были худые крепкие старики, шагающие навстречу ветру на ежедневных прогулках по утесам, поросшим ракитником, были ободранные, странноватого вида домики с араукариями и цветущими кустами в палисадниках. Свечки каштанов по весне, боярышник на улицах в красно-белом цвету, кусты с маслянистыми листьями и пышными розовыми и красными бутонами, каких не увидишь во внутренних провинциях. Словно городок из книжки, думала я. Будто его перенесли сюда из книги, действие которой происходит в Новой Зеландии, Тасмании. Но иногда проступала и Северная Америка. В конце концов, многие жители приехали сюда из Виннипега или Саскачевана. В полдень из унылых многоквартирных домов для бедных плыли кулинарные запахи. Жарилось мясо, варились овощи – фермерские обеды среди дня, в тесных кухоньках.
Трудно было бы объяснить, что мне так нравилось в этом городе. Конечно, здесь не было того, что в первую очередь привлекает начинающего предпринимателя – городской суеты, энергии. «Тут у нас мало что происходит», - казалось, говорил мне город. Если человека, открывшего магазин, не напугали слова «Мало что происходит», то он может спросить: «Но что-то все же происходит?» Люди открывают магазины, чтобы продавать товар, и надеются, что на этот товар будет спрос, что им придется расширить дело, они смогут продавать больше товаров, разбогатеют, и в конце концов уже не будут вынуждены сами сидеть в магазине. Верно ведь? Но бывают и другие люди: они открывают магазин, чтобы укрыться в нем, среди вещей, которые ценят больше всего на свете, будь то пряжа для вязания, чайные чашки или книги, и стремятся только построить для себя крепость, в которой им будет удобно. Они станут частью квартала, частью улицы, частью города, и в конце концов – частью людской памяти. Они будут пить кофе прямо за прилавком незадолго до полудня, доставать одну и ту же мишуру на Рождество, мыть окна по весне, прежде чем разложить новый товар. Для этих людей магазины – то же, что для других хижина в лесу: убежище и оправдание.
Конечно, совсем без покупателей не обойтись. Нужно платить за аренду помещения, и товар тоже никто бесплатно поставлять не будет. Я получила в наследство немножко денег – и лишь благодаря этому смогла приехать сюда и начать торговлю – но если мой бизнес не наберет оборотов хоть чуть-чуть, я не протяну до осени. Я это понимала. И была рада, что с приходом тепла покупателей прибавилось. Я начала продавать больше книг и надеяться, что магазин все-таки выживет. Скоро конец учебного года, школьникам будут вручать призы за хорошие отметки – и ко мне в магазин потянулись учителя со списками книг, похвалами и, к сожалению, надеждами на скидку. Те, кто раньше приходил только полистать, теперь регулярно что-нибудь покупали, и кое-кто из них стал превращаться из покупателей в друзей – во всяком случае, друзей такого рода, которыми я обзаводилась в этом городе, то есть людей, с которыми я готова была болтать день за днем, не зная и не интересуясь, как их зовут.
Когда Лоттар и священник впервые увидели городок Шкодра, им показалось, что он парит над болотистыми равнинами и его купола и шпили сверкают, словно сотканы из тумана. Но ранним вечером они вошли в город, и вся безмятежность пропала. Улицы были вымощены большими неровными камнями и забиты толпой, тележками и ослами, которые их тащили, бродячими собаками, стадами свиней, которых куда-то гнали, запахами очагов, еды, навоза и ужасной вони чего-то вроде гниющих шкур. К ним подошел человек с попугаем на плече. Птица что-то выкрикивала - похоже, проклятия на неизвестном языке. Францисканец несколько раз останавливал прохожих, спрашивая дорогу к дому епископа, но те молча отпихивали его или смеялись и говорили какие-то слова, которых он не понимал. Один мальчишка обещал показать дорогу за деньги.
- У нас нет денег, - сказал францисканец. Он втянул Лоттар в дверной проем, и они сели отдохнуть. – В Малесии-э-Мади многие из тех, кто много о себе воображает, скоро запоют по-другому.
Лоттар уже передумала от него убегать. Во-первых, она все равно не сможет . спросить дорогу лучше, чем он. Во-вторых, она поняла, что они союзники - ни один из них не сможет выжить в этом месте без помощи другого. Она только что осознала, как трудно будет ей обойтись без запаха его кожи, мрачной решимости его широких шагов, пышности черных усов.
Он внезапно вскочил и сказал, что вспомнил – вспомнил, как пройти к дому епископа. Он поспешил вперед по узким переулкам, стесненным с двух сторон стенами - здесь не было видно ни домов, ни внутренних двориков, только стены и ворота. Камни мостовой были острые и торчали кверху, и идти было так же трудно, как по сухому руслу реки. Но францисканец не ошибался – он вдруг торжествующе вскрикнул: они вышли к воротам дома епископа.
Открыл слуга и впустил их, но не сразу, а лишь после пронзительной перебранки. Лоттар велели сесть на землю во дворе, прямо у ворот, а францисканца увели в дом разговаривать с епископом. Скоро кого-то послали через лабиринт улочек в британское консульство (Лоттар об этом не сообщили), и посланник вернулся со слугой консула. К этому времени уже стемнело, и слуга консула пришел с фонарем в руках. И Лоттар снова повели прочь. Она пошла за слугой и его фонарем в консульство.
Там ей приготовили корыто с горячей водой – прямо во дворе. Ее одежду забрали и унесли. Вероятно, сжечь. Сальные, кишащие паразитами волосы остригли. Оголенную голову полили керосином. Лоттар пришлось рассказать свою историю – объяснить, как она попала в Малесию-э-Мади – и это оказалось трудно, потому что она отвыкла говорить по-английски, и еще потому, что то время казалось ей очень далеким и незначительным. Ей нужно будет заново учиться спать на кровати, сидеть на стуле, пользоваться ножом и вилкой.
Ее как можно скорее посадят на корабль.
Тут Шарлотта остановилась. Она сказала:
- Эта часть не представляет интереса.
no subject
Прекрасный перевод у вас, просто прекрасный.
no subject
no subject
Но тем не менее рассказ про деменцию меня уже месяц не отпускает. :-(
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
Жду с нетерпением продолжения.