Профессор Ламотт еще не пришел в себя после атаки на его подагрическую ногу и был страшно поражен, когда Маквариш, перегнувшись через него, спросил у профессора Бернс:
- Роберта, я вам уже показывал свою косточку пениса?
Профессор Бернс, зоолог, даже бровью не повела.
- А у вас правда есть? Раньше они все время попадались, но я уже давно ни одной не видела.
Эрки отсоединил от часовой цепочки оправленный в золото предмет и протянул Роберте.
- Восемнадцатый век; прекрасный экземпляр.
- О, какая красота. Профессор Ламотт, посмотрите, это косточка пениса енота; раньше они были очень популярны в качестве зубочисток. А портные ими распарывали наметку. Спасибо, Эрки, очень мило. Но спорим, что у вас нет кисета из мошонки австралийского кенгуру; мне брат прислал такой из Австралии.
Профессор Ламотт с отвращением разглядывал косточку пениса.
- Вы не находите ее чрезвычайно неприятной? – спросил он.
- Я не ковыряю ею в зубах, - объяснил Эрки. – Только показываю дамам на светских приемах.
- Вы меня поражаете, - сказал Ламотт.
- Подумать только, Рене, а еще француз! Тонкие умы любят освежаться ветерком, несущим легкий аромат непристойности. La nostalgie de la boue[1] и все такое. Непристойность и даже грязь – но утомленный интеллект надо время от времени спускать с цепи. Вспомните хотя бы Рабле.
- Я знаю, вы очень любите Рабле, - сказал Ламотт.
- Это семейное. Мой предок, сэр Томас Эркхарт, сделал первый и до сих пор непревзойденный перевод Рабле на английский язык.
- Да, его перевод значительно лучше оригинала, - сказал Ламотт. Но Эрки был совершенно глух к чьей бы то ни было иронии, кроме собственной. Он продолжал рассказывать профессору Бернс про сэра Томаса Эркхарта, перемежая свой рассказ похабными цитатами.
Профессор Ламотт еще не пришел в себя после атаки на его подагрическую ногу и был страшно поражен, когда Маквариш, перегнувшись через него, спросил у профессора Бернс:
- Роберта, я вам уже показывал свою косточку пениса?
Профессор Бернс, зоолог, даже бровью не повела.
- А у вас правда есть? Раньше они все время попадались, но я уже давно ни одной не видела.
Эрки отсоединил от часовой цепочки оправленный в золото предмет и протянул Роберте.
- Восемнадцатый век; прекрасный экземпляр.
- О, какая красота. Профессор Ламотт, посмотрите, это косточка пениса енота; раньше они были очень популярны в качестве зубочисток. А портные ими распарывали наметку. Спасибо, Эрки, очень мило. Но спорим, что у вас нет кисета из мошонки австралийского кенгуру; мне брат прислал такой из Австралии.
Профессор Ламотт с отвращением разглядывал косточку пениса.
- Вы не находите ее чрезвычайно неприятной? – спросил он.
- Я не ковыряю ею в зубах, - объяснил Эрки. – Только показываю дамам на светских приемах.
- Вы меня поражаете, - сказал Ламотт.
- Подумать только, Рене, а еще француз! Тонкие умы любят освежаться ветерком, несущим легкий аромат непристойности. La nostalgie de la boue[1] и все такое. Непристойность и даже грязь – но утомленный интеллект надо время от времени спускать с цепи. Вспомните хотя бы Рабле.
- Я знаю, вы очень любите Рабле, - сказал Ламотт.
- Это семейное. Мой предок, сэр Томас Эркхарт, сделал первый и до сих пор непревзойденный перевод Рабле на английский язык.
- Да, его перевод значительно лучше оригинала, - сказал Ламотт. Но Эрки был совершенно глух к чьей бы то ни было иронии, кроме собственной. Он продолжал рассказывать профессору Бернс про сэра Томаса Эркхарта, перемежая свой рассказ похабными цитатами.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}