oryx_and_crake (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
oryx_and_crake) wrote2010-05-09 05:12 am
oryx_and_crake) wrote2010-05-09 05:12 am
Entry tags:
Мемуары деда. Политработники. СМЕРШ. Командиры
Все записи деда
ПОЛИТРАБОТНИКИ
Их было не мало на моем пути в армии и на флоте. Но вот так сразу сказать, что кто то из них действительно был политическим наставником, другом и отцом не могу. Не было таких.
Впервые с политработниками я встретлся осенью 1919 года в городе Белебее. Там в то время находился политотдел 2-ой Туркестанской стрел лковой дивизии,входившей в Южную группу Восточного фронта. Командовал дивизией Карпов, начальником политотдела был Эндульси-Алиев. Помню как в политотдел зашел приехавший в Белебей начдив Карпов. Это был красавец военный в великолепной черкеске с серебряными газырями, с закинутым назад башлыком с красной под¬кладкой. Одни лакированные или начищенные до умопомрачительного блеска сапоги чего стоили. В общем не начдив, а картинка. Когда он вошел в нашу комнату в политотделе все остались сидеть как сидели. Встал один я. Начдив обошел всех, со всеми поздоровался за ручку и молча вышел. На меня все набросились зачем я встал. Что я на это отвечал не помню. Но такие странные отношения командира и политработников мне крайне не понравились.
На военноспортивных курсах ПриУРВО, где я учился с мая 1920 года по январь 1921 года тоже был свой комиссар, но я его совсем не помню. Вот только в монастыре, где размещалась курсы, монашки вышили ему золотом комиссарскую звезду на рукав.
В Морском училище была забавная история с преподавателем курса партполитработы в армии. Осенью 1927 года волею судьбы я оказался в Кисловодске и не один, а с некоей девицей, с коей познакомился накануне в Пятигорске. В Кисловодске в кармане у меня было десять копеек. И я и девица были голодны. И у обоих не было денег на проезд обратно в Пятигорск. И тут мне пришла в голову отчаянная мысль - перехватить хотя бы трешку у кого-нибудь из ленинградских морских командиров. И вот в городском парке я обнаружил моряка. Подошел к нему. Попросил разрешения обратиться. Представился и объяснил в чем моя просьба. Я был абсолютно уверен, что фокус удастся. Но... получил отказ. В таком дурацком положении я не был никогда. Ни до, ни после сей прискорбной истории. Дальнейшая история не так уж интересна. На наличный капитал было куплено две больших французских булки, которые стоили тогда как и до войны пять копеек. А потом встретили моего спутника по Кавказу, который нас и выручил.
Так в чем же история? Да в том, что этот моряк-командир оказался преподавателем в ВМУ и читал лекции по вопросам партполитработы в армии и флоте. Я бы его не узнал, но он позволил себе привести этот случай моего к нему обращения, как пример товарищеских отношений между командным и рядовым составом флота. Тут я его узнал и спросил помог ли он курсанту. Тот глянул на меня, покраснел. Видимо тоже узнал меня и ответил, что это несущественно.
Комиссара ВМУ Волкова помню по фамилии, но никаких воспоминаний ни плохих ни хороших о нем у меня нет. Тогда о начальниках ВМУ Бологое ве и Ралле я мог бы рассказать многое если бы писал не свою биогра¬фию а воспоминания о них. Это были во всех смыслах достойные люди. Ралль во время войны был начальником штаба Морских сил Балтийского моря. О судьбе Бологова не знаю ничего.
В те времена зачетные книжки курсантов содержали данные не только отметки оценки знаний,но и краткие характеристики курсанта. Так преподаватель политэкономии приписал следующее замечание: "всё знает, ничего не понимает" или "недостаточно общее развитие", а [я] на этом общем развитии и выезжал всё время.
В Школе морских летчиков нас удивило предупреждение политотдела не выдвигать кандидатом в Севастопольский горсовет командующего ВВС Черного моря В.К. Лаврова. Впоследствии Лавров был начальником штаба ВВС страны и был репрессирован в 37 году.
Что рассказать о политработниках ВВИА им. Жуковского? Оценку их работы я дал в письме начальнику Академии комдиву Померанцеву Зиновию Максимовичу. Политработники обиделись на то, что письмо было адресовано начальнику, а не комиссару Академии, хотя в основном касалось работы политотдела. Это было зимой 39/40 года, в письме говорилось о том, что ряд обещаний командования и политаппарата Академии не был выполнен, хотя выполнить их они могли. Говорилось и о случае прямой неправды.
Хороший мужик был начальник политотдела Приезжев, заступивший на этот пост после ареста бывшего до него комиссара академии Володарского.
Нельзя не помянуть добрым словом и комиссара факультета полковника Малиновкина, сыгравшего положительную роль в истории с вводной частью учебника "Артиллерийские авиационные установки", описанной мною в соответствующей главе записок.
Вплотную и по настоящему я ознакомился с политработниками в Риге. Здесь в течение двух с лишним лет я был начальником факультета и всё время работы в Риге начальником кафедры.
Вот как произошло мое первое знакомство с заместителем начальника училища по политчасти Павлом Андреевичем Виноградовым. Когда он прибыл к нам, я оставался за начальника училища. Ко мне подошел полков¬ник Романов, остававшийся за замполита начальника училища и спросил что делать - приехал новый замполит. По уставу он обязан явиться к начальнику училища, но его нет, а замещал его я, он ко мне являться не хочет. Мол, это умаляет его авторитет. Я ответил, что мне совершенно безразлично представится он мне или нет. Тут Романов пред¬ложил такой выход. Командование училища занимало одну половину этажа. Во второй половине находился политотдел. Так вот Романов попросил меня выйти на площадку, соединявшую две части этажа, ровно в четыре часа и он выйдет вместе с новым комиссаром тоже ровно в четыре. Произойдет "случайная" встреча и Романов представит нас друг другу. Я согласился. Так и произошло.
Вторая история с Павлом Андреевичем была еще колоритнее. Никифоров приехал. Я вернулся к своим прямым обязанностям, в то время начальника факультета и у меня появился какой то вопрос к начальнику политотдела. Стучу. Захожу в кабинет и далее происходит такой диалог.
Виноградов: какого ... тебе надо?
Я: мне от тебя, мудака, ничего не надо. Товарищ полковник, разрешите быть свободным?
- Ну вот и обиделся. К нему как к человеку, а он видите ли обижается. Заходи, рассказывай, в чем дело.
С этими словами Павел Андреевич вышел из-за стола, подошел ко мне, взял за руку, усадил на диван. Тут я сказал ему два слова,
- Дорогой Павел Андреевич, я не в обиде. Но как ты рискнул обращаться подобным образом с незнакомым человеком. А если я тут же напишу на тебя "телегу" в ПУР? Как ты будешь выглядеть?
На этом знакомство, более близкое, чем на лестничной площадке, было закончено. В дальнейшем никаких стычек и неприятностей с Виноградовым у меня не было. Это был вполне грамотный политработник, окончивший академию имени Ленина. Он сам проводил занятия в группе старших командиров училища, куда входили начальники факультетов и отделов штаба училища, и проводил занятия вполне грамотно на хорошем русском языке. При подведении итогов политучебы за год он сказал:
- Не знаю, занимался ли в течение года Боровиков. Думаю, что нет, не занимался. Но он и так всё знает.
Закончилась его служба у нас не вполне благополучно. Была встреча с культурными шефами - артистами русской оперетты. Подвыпивший Павел Андреевич попытался обнять и поцеловать одну из артисток. Об этом было кем то куда то сообщено и Павла Андреевича откомандировали из училища.
Моим заместителем как начальника факультета был назначен полковник Зотов Михаил Ефимович. Тупой, совершенно не образованный и оченъ самолюбивый человек. В 1949 году проходила очередная аттестация командного состава. Павел Андреевич сказал мне, чтобы я составил аттестацию на своего заместителя по политчасти Зотова. Для этого мне, согласно инструкции о проведении аттестования, нужно было ознакомиться с личным делом аттестуемого. Личные дела политработников находились не в училище, как всех остальных офицеров, а в Политуправлении округа. Его мне не дали. Ну, тогда аттестацию писать не буду, сказал я Виноградову. В конце концов личное дело Михаила Ефимовича мне прислали с нарочным с тем, чтобы по прочтении я его тут же вернул. Тут я узнал, что образование Зотова исчерпывалось сельской трехклассной школой и несколькими учебными сборами политработников. Более неудачной кандидатуры для руководства партийной и политической работой в высшем военном заведении представить себе невозможно.
Составить требуемую аттестацию большого труда не составляло. Достаточно было привести несколько фактов. Так, например его любимая присказка была "партия, или, как говорится, правительство" или "Уолл¬стрит это фамилия американского буржуя". Когда были выборы парторгов кафедр и партбюро факультета, ни одна их намеченных им кандидатур не прошла. В то время выбранными считались не все кандидаты, включен¬ные в список и получившие больше половины голосов, а определенное число кандидатов по рейтинговому списку кандидатов. При последней действующей системе выборов практически проходили все включенные в список для голосования. А по тогдашним правилам если надо было избрать в состав бюро пять человек, то избранными считались первые пять человек, получивших наибольшее количество голосов. Так вот - ни один из намеченных Зотовым парторгов и секретарь партбюро выбран не был. Одним словом авторитета среди преподавателей и слушателей он не имел. Я всё так и написал. Принес Виноградову. Тот прочёл и сказал:
-Так и знал, что ты черт знает что напишешь. За такую аттестацию не то что Зотова, а и нас с тобой в ноль минут из партии выбросят. Ты чего хочешь? Чтобы Зотова убрали? Я знал, что ты напишешь и за тебя составил такую аттестацию, что его тут же откомандируют. На, читай".
Я прочел. Там было сказано, что Зотов Михаил Ефимович грамотный и опытный работник, но больше подходит для работы в тыловых учреждениях Советской армии, а не в высшем военном учебном заведении.
В настоящее время - апрель 1993 года - политорганы в армии ликвидированы, но политработники остались заместители по воспитательной работе, как будто воспитание подчиненных в армии как раз не является основной работой всего начальствующего состава армии.
Но следовало бы упомянуть еще об одном случае соприкосновения с политаппаратом.
В один далеко не прекрасный день мне сообщили, что собрался полит-аппарат для обсуждения заявления поданного на меня кем то из людей факультета. Копию этого заявления мне передали. Правда, с отрезанной подписью. Я тут же отправился в политотдел. Действительно шло заседание политаппарата, в который входили все политработники училища. Попросил слова и довел до сведения собравшихся о том, что:
- я не мог заставлять своего шофера носить мне дрова на пятый этаж по той простой причине что ни одной печи в моей квартире нет,
- ни одного раза моя жена не ездила на рынок с моим водителем,
- что я не мог не разрешить водителю грузовика, перевезшего мои вещи на дачу, вывести сено моего соседа по даче латышского рыбака.
Я просто сказал, что я не в праве запрещать или разрешать. Водитель, после того как перевез меня на дачу, был волен делать то, что считает нужным.
Сделав такое заявление, я попросил разрешения у Виноградова оставить заседание.
С М Е Р Ш
Смерш - "смерть шпионам" - он же особый отдел.
Это третье командование. Вернее третья автономная, организация
внутри армии. Государство в государстве. Хотя формально особый отдел и подчинен командованию, но на самом деле он совершенно автономен и отчитывается только по своей линии. Я так и не знаю, прочитывает ли начальник то, что в своем политдонесении пишет его замполит. Но то, что СМЕРШ показывет и рассказывает только то, что по его мнению необходимо. Это так.
За два года командования Факультетом я имел дело со смершем только два раза. Расскажу о них, так как они довольно характерны для этой организации и ее взаимоотношениях с политорганами.
Однажды, в телефонной трубке у меня в кабинете раздался голос - "говорит капитан Воронков, товарищ подполковник, если не трудно не могли бы вы зайти ко мне в любое удобное для вас время. Отвечаю:
- Ради Бога. Хоть сейчас,
- Так я вас жду.
Кабинет капитана Воронкова - комнатка в отдельном домике во дворе факультета.
- Вы не удивляйтесь, что я вас пригласил к себе. У вас в кабинете
не всегда удается быть с глазу на глаз. Да еще и Зотов находится там же. У вас есть инженер-майор Крашенинников. Скажите, он числится женатым или холостым?
- Насколько я помню холостяк. Но поговаривают, что скоро женится.
„ -Так вот это правда. Он живет с одной латышкой. При немцах она была тюремной надзирательницей гестапо. Квартира её заставлена мебелью и вещами еврейских репрессированных семейств. У меня к вам просьба - вызовите Крашенинникова и задайте ему только один воп¬рос что его девушка делала при немцах. Только ничего не говорите Зо¬тову.
Я так и поступил. На мой вопрос, простите за мой может быть не¬скромный вопрос. Мне говорили, что вы женитесь. Правда ли это?
Он ответил:
- Правда.
- А, простите еще раз. На ком. Кто ваша невеста?
- Латышка.
- Кто отец?
- Железнодорожник, машинист.
Говорят, опять таки только говорят, что они очень состоятельные. Поинтересуйтесь, чем она занималась при немцах и откуда у них такое богатство.
Примерно через неделю ко мне заходит Крашенинников.
- Спросил. Ответа не получил. Видно правду сказать нельзя. Я к ним больше ни ногой.
Еще через месяц капитан Воронков сообщил мне, что действитель¬но наш преподаватель к латышке больше совсем не ходит и что наблю¬дение они сняли.
- А почему если они такие - мародеры и гестаповцы - вы их не
арестуете?
- Придет время - посадим. Но не сейчас.
Еще через месяц полтора Крашенинникова всё таки перевели куда то в другую часть.
Зотову я ничего не рассказал.
Второе дело посложнее. Преподаватель К. ушел из дома от жены. Жена пошла к замполиту училища с просьбой - прикажите К. от меня не уходить. Ей пытались объяснить, что это невозможно. Но рассудку она не внимала. Чтобы припугнуть мужа она украла у него револьвер и партбилет. И то и другое вскоре оказалось в смерше. Партбилет К. вер¬нули, а рассказали мне всё это с тем, чтобы никакого персонального дела мы не затевали. Может плохо кончится. И просьба ко мне лично. Зотову не рассказывать про пропажу и находку партбилета. Однако пришлось всё же рассказать как и почему я сейчас вспомнить не могу. Но я рассказал - и просил дело не поднимать. Все же однажды пришлось по¬говорить с самим К. узнать в чем там дело. Оказывается он сам сирота. Сразу после окончания академии поехал в отпуск к товарищу. Там в пер¬вый вечер крепко выпили и какая то девица из той компании нырнула к нему под одеяло. На другой день К. уехал к месту своего назначения в Ригу.
И вдруг эта девица нежданно не гадано появляется в его доме. Так и так. Он её погубил. После той ночи её гонят из дома. Да и собст¬венно дома у неё нет. Сначала умерла мать. Отец вскоре женился снова. Он погиб на войне и сейчас она живет в совсем чужой семье. Христом Богом просит ее не прогонять. Она никаких претензий к нему не имеет. Парень сдался и даже пошел на то, что они расписались. Иначе её не прописывали. Пробовали создать семью. Не получилось. Чем дальше тем хуже. Ведь совсем чужие друг другу люди. Вот тогда она и обратилась в политотдел училища. И на ближайшем партсобрании Зотов выступил с разгромной речью в адрес К. Он и такой, и сякой и этакий. Парень озлился. Пришел домой забрал вещички и ушел из дома совсем. А девушку через несколько дней обнаружили по запаху. Она повесилась.
- Ведь мы вас предупреждали, что может быть плохо. Мне ответить было нечего.
И еще одно дело, касавшееся меня лично. Пока я лечился в Кисловодском санатории Таню уволили с работы преподавателя, сославшись на смерш. Мол это по их рекомендации. При этом слегка припугнули, что бы она никуда не ходила и никому не жаловалась. Таня не очень испугалась и тут же пошла в особый отдел. Там её приняли более чем веж¬ливо и объяснили, что это была акция учебного отдела, но не против неё, а против меня лично, её мужа, и что к ней у них никаких претен¬зий нет. Как только я вернулся из Кисловодска Таня была восстановлена в должности преподавателя иностранных языков. Там в особом отделе Тане сказали, что если бы они давали ход и верили всем доносам кото¬рые на меня были, то я давно бы был бог знает где.
Еще об одной заочной встрече со Смершем я рассказал в запис¬ках посвященных смерти Сталина.
Может быть это и покажется странным, но о Смерше у меня не осталось плохих воспоминаний.
КОМАНДОВАНИЕ
Уж коли я рассказал о политработниках и чекистах в Армии, то умолчать о непосредственном командовании, о начальниках и команди¬рах, с которыми я имел дело за три десятка лет в армии и во флоте , было бы нехорошо.
Получилось так, что то чем я занимался, чем жил, что делал пло¬хого или хорошего, всё это лежало где то в стороне от моего непосред¬ственного, да и не только от непосредственного, а вообще от моего начальства. Если отношения были лучше или хуже то, лишь на основе чисто личных взаимоотношений, а не по существу дела, которым я занимался. Тут мне всегда предоставлялась полная свобода.
Для меня образцами командира были два человека - командир крейсера "Червона Украина" Николай Николаевич Несвицкий и заместитель начальника Военно-Морского училища имени Фрунзе Иван Александрович Благовещенский.
Николай Николаевич после "Червоной Украины" командовал дивизией линкоров, потом работал в комиссии по наблюдению за строительством новых кораблей. Был контр-адмиралом. О нем у всех кто его знал, он оставил самое лучшее воспоминание.
Иван Александрович закончил жизнь на виселице. Он был начальни¬ком штаба Российской освободительной армии генерала-изменника Власова. Не знаю, что его привело к этому, но до пленения в 1941 году он всегда был образцом служения родине. И в царской армии и в крас¬ной армии. Вот что у меня осталось в памяти от рассказов Благовещенского о его жизни. Откуда у меня эти сведения я не знаю. Может быть от самого Ивана Александровича.
Его отец был священником в приволжском городке - Кинешме или Горо-дце. Учился Иван Александрович в костромской духовной семинарии, но по её окончания в священнослужители не пошел, а поступил в юнкерское училище и стал офицером. В самом начале войны был ранен и после чего, приехав домой. Отец встретил его сурово.
- А где орден? спросил он у сына. Ордена не было. Отец повернул¬ся к сыну спиной и вышел из прихожей. Сын тоже повернулся и ушел из дома с тем чтобы вернуться назад только в конце семнадцатого года. Первый орден он получил за бои, в которых не участвовал - лежал в госпитале. Затем он поручил полный бант знаков отличия Святого Геор¬гия, в том числе и золотое георгиевское оружие. Служил в царской армии под командованием генерала Николаева, известного тем, что он с первых дней Октября был на стороне Советской власти. Попал к белым в плен. Отказался служить в белой армии и был генералом Юденичем повещен на базарной площади города Ямбурга. В царской армии он тер¬петь не мог никакого начальства и когда на участок фронта, занятого его полком или дивизией приезжало какое нибудь начальство, он про¬вожал его на передние линии и вылезал на бруствер окопов, заставляя таким образом вылезать под обстрел и наехавшее начальство.
В конце семнадцатого года Иван Александрович демобилизовался и уехал домой. Вскоре его пригласили в военкомат и предложили слу¬жить в Красной армии. Он согласился и получил в командование латыш¬ский полк. Латыши плохо знали русский. Иван Александрович совсем не знал латышского. Командовал через переводчика. Принимал участие в по¬давлении восстания на батарее Красная Горка.
Что его толкнуло на измену Советской власти? Не очень понятно. Он был быстр и бесповоротен в принятии решений, очень точен и аккура¬тен во всем. Но фуражку носил надвинутой на брови, что означало край¬нее недовольство начальством.
Я тоже сдвигаю фуражку на лоб, когда вспоминаю своих последних командиров полковника Никифорова, генерала Иващенко и полковника Фомичева.
Что рассказать о начальнике РКВАИВУ Никифорове Якове Александ-ровиче? У него, конечно, был некоторый комплекс неполноценности быть может обусловленный тем, что он много лет занимая генеральскую дол¬жность генеральского звания не получал. Он был очень мнительным, подозревал, не без основания, в некоторых своих подчиненных стукачей. От своих подчиненных старался держаться подальше и не одобрял моих близких отношений с преподавателями и работниками лабораторий. В своих требованиях к подчиненным он хорошо знал границу, которую переходить нельзя и жестко соблюдал правило не отдавать приказа¬ния если не было уверенности в полном его выполнении. Мне много раз приходилось не соглашаться с его мнениями и идя на тяжелый разго¬вор я имел в кармане рапорт об откомандировании меня из училища из-за невозможности служить под его командой. Однако вынимать этот раппорт из кармана мне так и не пришлось. Но наличие его в моем кар¬мане он видимо чувствовал. Один раз дело дошло до крика. Он посте¬пенно повышал голос. И я тоже. Речь шла о чем то очень серьезном. О мелочах я не спорил. Вдруг Яков Александрович замолчал, приложил палец к губам и тихонько подошел к двери. Послушал и приоткрыл её. У дверей никого не было. А мог быть только адъютант. Стало явно что начальик побоялся не слышит ли наш разговор его адъютант. После этого разговор пошел нормально. Рапорта я не вынимал.
Вообще надо сказать, что такие стычки происходили только самое первое время, когда Никифоров в приказном порядке вмешивался в дела факультета, в которых разбирался весьма плохо. Потом мы нашли общий язык и конфликты кончились. Вообще отношение Никифорова ко мне и Семену Айнбиндеру было очень хорошее. Никифоров отлично понимал, что то, как нас приняли в Риге и каковы условия работы и жизни, в училище тут же становились хорошо известными в академии и было очень важно чтобы в Москве знали, что Рига делает всё чтобы переве¬денным в неё преподавателям из академии жилось хорошо. Так квартиру мне дали более 100 кв. м. на семью в шесть человек. Денежные оклады были те же что и в академии. Должности начальника факультета и кафедр были генеральскими. Много значила и личность начальника училища. Этим интересовались все кандидаты на откомандирование из академии в училище. В общем с Никифоровым работать было вполне возможно и сам Никифоров старательно поддерживал это мнение.
Слияние двух училищ в одно и назначений на должность объеди¬ненного училища генералa Иващенко он переживал очень болезненно. Понять его можно. Ведь своему училищу он отдал более двадцати лет.
Что касается начальника факультета Фомичева Панфила Андреевича, то о нем просто не хочется вспоминать. Знал я eго давно. Перед вой¬ной он был преподавателем на нашей кафедре СПВ в академии им. Жуковского. Вместе с ним и Мишей Кординским мы просились на финский фронт в 39/40 году. Преподавательская карьера его не состоялась. Да и человеком он в конце концов оказался неважным. Это был поистине нуль без палочки. Начальником факультета его назначили по очень простой причине. Руководящему работник отдела ВУЗов ВВС, жившему в одной квартире с Фомичевым очень хотелось куда-нибудь его засунуть, что бы получить его комнату. Например, в Ригу, во вновь организуемое училище. Начальником Факультета. И должность генеральская. Так что уговорить на это Фомичева было нетрудно. Но пока начальни¬ком yпpaвлeния кадров BBС был Орехов об этом нечего было и думать. Орехов отлично знал Фомичева еще когда вместе с нами учился в ака¬демии. Но летом 49 года Орехова из управления кадров ушли. Он не по¬ладил с Васей Сталиным, молодым генерал-лейтенантом, командовавшим ВВС Московского военного округа. Вскоре был издан приказ о назна¬чении инженер-полковника Фомичева Панфила Андреевича начальником факультета вооружения РКВАИВУ. Встретил я его очень хорошо. Как никак вместе и на кафедре и вместе были на финском фронте и вместе подписывали письмо в ЦК ВКП/б/ после финской войны. Первое время пока он жил на холостом положении он обедал у нас. У него, как и у меня, была явзва двенадцатиперстной кишки и пища его должна быть паровой и протертой и ничего жареного. К сожалению это казавшееся нам с Таней вполне естественным делом им самим было расценено как заигрывание с будущим начальником. В моих плохих отношениях с новым начальником училища Иващенко Фомичев был виноват более, что кто либо другой. Он не раз передавал мне нелестные высказывания в мой адрес Иващенко. А так как с течением времени мои отношения с Иващенко становились всё хуже и хуже я думаю, что Фомичев и тут "горазд был переносить", как гово¬рили наши предки о доносчиках.
Опыт его преподавательской работы в академии был чисто негатив¬ный. Преподавателя из него не получилось. Не было у него и командных навыков. Он никогда не был ни рядовым ни командиром какого-нибудь подразделения. В Артиллерийскую академию, которую он окончил, он по¬пал с "гражданки" по комсомольскому набору. И сразу по её окончании попал в ВВИА им. Жуковского преподавателем. Ничего из этого не вышло. Чем он владел в совершенстве так это стравливанием людей между собой. Не сомневаюсь, что он стравил меня с Иващенко. Он поссорил меня с уважаемыми людьми Борисом и Галиной Минаковыми. На первом общем пар¬тийном собрании объединенного училища он усиленно советовал мне выступить с критикой того как производилось объединение училищ. Это была критика в адрес Иващенко. Мои отношения с Фомичевым становились всё хуже и хуже. Виноват в этом конечно и я сам. Так во время ежемесячного совещания начальников, кафедр факультета, когда Фомичев в третий раз по своей шпаргалке излагал задачи на очередной месяц я ничего не записывал и Фомичев спросил:
- Почему вы ничего не записываете, полковник Боровиков? Надеетесь на вашу выдающую память? Так и сказал "выдающую".
- Никак нет. У меня всё записано точно.
И я тут же прочитал до конца все, что из месяца в месяц талдычил Панфил Андреевич.
На мои проводы, которые мне устроили преподаватели при моем увольнении в запас, не смотря на приглашение, он не явился. Бог ему судья. Не знаю, жив ли. Но если он жив и живет в Латвии, я ему не завидую. Генерала он не получил, да и квартира у него не важная. Так что зря он согласился на перевод в Ригу.
Немало крови попортил мне и начальник РКВАИВУ генерал-майор, а затем и генерал-лейтенант Иващенко Константин Васильевич. Это был типичный деятель сталинской эпохи. Самодур, считавший всех ничтожест¬вами по сравнению с его превосходительством. Главное правило его управления подчиненными заключалось в том, что он постоянно кого-нибудь преследовал. Неважно кого именно, важно только, чтобы все об этом знали и чтобы все этого боялись. Так в пер¬вые месяцы после воссоединения училищ он уволил из армии майора Подкопаева, помощника по строевой части Никифорова. Уволил за нес¬колько месяцев до истечения срока в 25 лет службы в советской ар¬мии, дававшего огромные преимущества согласно приказу 100. Мало то¬го. В то время увольнение из армии раньше выслуги этого срока не давало права на пенсию. А куда было деваться ему, всю жизнь проведшего строевым командиром. А уволил его Иващенко потому что в течение длительного времени соревнования двух училищ Подкопаев, руководивший строевой подготовкой нашего училища неизменно обставлял своего противника и наше училище занимало пер¬вое место на парадах.
Знакомство личное с Иващенко началось несколько оригинально. В белую прибалтийскую ночь Ивашенко держал банк у курилки нашего факультета с только что прибывшими на курсы усовершенствования инженеров из строевых частей. В стороне от курилки в "неположенном" месте Иващенко обнаружил окурок. Он вызвал меня из дому и приказал немедленно очистить территорию, занимаемую факультетом, от грязи и окурков. Я переспросил - Немедленно товарищ генерал? - Да, немедленно. Я же сказал!. С этими словами генерал отбыл с моей территории, Я поднял взвод сверхсрочников - больше убирать двор ночью было некому. Других людей в моем распоряжении не было. Объяснил в чем дело и попросил командира взвода, когда он закончит очистку, доложить мне по телефону тут же. Старшина был очень исполнительный мужик и не успел я вой¬ти в квартиру как раздался его звонок. Товарищ полковник. Обнаруженные два окурка - уничтожены. Я тут же глубокой ночью разыскал ге¬нерала у себя дома и дожил ему о выполнении его приказания.
Было несколько случаев, когда на Ученом совете поневоле приходилось говорить против начальства. Тем более что до назначения начальником училища Иващенко был тыловым работником и никогда в жизни никому ничего не преподавал. Это был типичный военный чиновник. Он хорошо помог мне демобилизоваться по состоянию здоровья. За что я ему благодарен.
После сокращения армии на I 300 000 человек РКВАИВУ было лик¬видировано, и на его базе создан Рижский институт гражданской авиации. В ликвидации училища и в создании института активное участие принимал и бывший начальник училища Иващенко, явно рассчитывавший на пост ректора вновь создаваемого института. На вопрос пред¬седателя правительственной комиссии, занимавшейся созданием РИГА не останетесь ли вы товарищ генерал стать ректором РИГА Иващенко решил поломаться и сказал, что подумает. Тогда председатель комиссии сказал, ну что ж подумайте, а пока назначим ректором полковника Ка¬линина. Иващенко тут же вскоре был уволен в запас и последнее вре¬мя был начальником отдела науки ЦК компартии Латвии. Где он сейчас, жив ли он? Не знаю.
ПОЛИТРАБОТНИКИ
Их было не мало на моем пути в армии и на флоте. Но вот так сразу сказать, что кто то из них действительно был политическим наставником, другом и отцом не могу. Не было таких.
Впервые с политработниками я встретлся осенью 1919 года в городе Белебее. Там в то время находился политотдел 2-ой Туркестанской стрел лковой дивизии,входившей в Южную группу Восточного фронта. Командовал дивизией Карпов, начальником политотдела был Эндульси-Алиев. Помню как в политотдел зашел приехавший в Белебей начдив Карпов. Это был красавец военный в великолепной черкеске с серебряными газырями, с закинутым назад башлыком с красной под¬кладкой. Одни лакированные или начищенные до умопомрачительного блеска сапоги чего стоили. В общем не начдив, а картинка. Когда он вошел в нашу комнату в политотделе все остались сидеть как сидели. Встал один я. Начдив обошел всех, со всеми поздоровался за ручку и молча вышел. На меня все набросились зачем я встал. Что я на это отвечал не помню. Но такие странные отношения командира и политработников мне крайне не понравились.
На военноспортивных курсах ПриУРВО, где я учился с мая 1920 года по январь 1921 года тоже был свой комиссар, но я его совсем не помню. Вот только в монастыре, где размещалась курсы, монашки вышили ему золотом комиссарскую звезду на рукав.
В Морском училище была забавная история с преподавателем курса партполитработы в армии. Осенью 1927 года волею судьбы я оказался в Кисловодске и не один, а с некоей девицей, с коей познакомился накануне в Пятигорске. В Кисловодске в кармане у меня было десять копеек. И я и девица были голодны. И у обоих не было денег на проезд обратно в Пятигорск. И тут мне пришла в голову отчаянная мысль - перехватить хотя бы трешку у кого-нибудь из ленинградских морских командиров. И вот в городском парке я обнаружил моряка. Подошел к нему. Попросил разрешения обратиться. Представился и объяснил в чем моя просьба. Я был абсолютно уверен, что фокус удастся. Но... получил отказ. В таком дурацком положении я не был никогда. Ни до, ни после сей прискорбной истории. Дальнейшая история не так уж интересна. На наличный капитал было куплено две больших французских булки, которые стоили тогда как и до войны пять копеек. А потом встретили моего спутника по Кавказу, который нас и выручил.
Так в чем же история? Да в том, что этот моряк-командир оказался преподавателем в ВМУ и читал лекции по вопросам партполитработы в армии и флоте. Я бы его не узнал, но он позволил себе привести этот случай моего к нему обращения, как пример товарищеских отношений между командным и рядовым составом флота. Тут я его узнал и спросил помог ли он курсанту. Тот глянул на меня, покраснел. Видимо тоже узнал меня и ответил, что это несущественно.
Комиссара ВМУ Волкова помню по фамилии, но никаких воспоминаний ни плохих ни хороших о нем у меня нет. Тогда о начальниках ВМУ Бологое ве и Ралле я мог бы рассказать многое если бы писал не свою биогра¬фию а воспоминания о них. Это были во всех смыслах достойные люди. Ралль во время войны был начальником штаба Морских сил Балтийского моря. О судьбе Бологова не знаю ничего.
В те времена зачетные книжки курсантов содержали данные не только отметки оценки знаний,но и краткие характеристики курсанта. Так преподаватель политэкономии приписал следующее замечание: "всё знает, ничего не понимает" или "недостаточно общее развитие", а [я] на этом общем развитии и выезжал всё время.
В Школе морских летчиков нас удивило предупреждение политотдела не выдвигать кандидатом в Севастопольский горсовет командующего ВВС Черного моря В.К. Лаврова. Впоследствии Лавров был начальником штаба ВВС страны и был репрессирован в 37 году.
Что рассказать о политработниках ВВИА им. Жуковского? Оценку их работы я дал в письме начальнику Академии комдиву Померанцеву Зиновию Максимовичу. Политработники обиделись на то, что письмо было адресовано начальнику, а не комиссару Академии, хотя в основном касалось работы политотдела. Это было зимой 39/40 года, в письме говорилось о том, что ряд обещаний командования и политаппарата Академии не был выполнен, хотя выполнить их они могли. Говорилось и о случае прямой неправды.
Хороший мужик был начальник политотдела Приезжев, заступивший на этот пост после ареста бывшего до него комиссара академии Володарского.
Нельзя не помянуть добрым словом и комиссара факультета полковника Малиновкина, сыгравшего положительную роль в истории с вводной частью учебника "Артиллерийские авиационные установки", описанной мною в соответствующей главе записок.
Вплотную и по настоящему я ознакомился с политработниками в Риге. Здесь в течение двух с лишним лет я был начальником факультета и всё время работы в Риге начальником кафедры.
Вот как произошло мое первое знакомство с заместителем начальника училища по политчасти Павлом Андреевичем Виноградовым. Когда он прибыл к нам, я оставался за начальника училища. Ко мне подошел полков¬ник Романов, остававшийся за замполита начальника училища и спросил что делать - приехал новый замполит. По уставу он обязан явиться к начальнику училища, но его нет, а замещал его я, он ко мне являться не хочет. Мол, это умаляет его авторитет. Я ответил, что мне совершенно безразлично представится он мне или нет. Тут Романов пред¬ложил такой выход. Командование училища занимало одну половину этажа. Во второй половине находился политотдел. Так вот Романов попросил меня выйти на площадку, соединявшую две части этажа, ровно в четыре часа и он выйдет вместе с новым комиссаром тоже ровно в четыре. Произойдет "случайная" встреча и Романов представит нас друг другу. Я согласился. Так и произошло.
Вторая история с Павлом Андреевичем была еще колоритнее. Никифоров приехал. Я вернулся к своим прямым обязанностям, в то время начальника факультета и у меня появился какой то вопрос к начальнику политотдела. Стучу. Захожу в кабинет и далее происходит такой диалог.
Виноградов: какого ... тебе надо?
Я: мне от тебя, мудака, ничего не надо. Товарищ полковник, разрешите быть свободным?
- Ну вот и обиделся. К нему как к человеку, а он видите ли обижается. Заходи, рассказывай, в чем дело.
С этими словами Павел Андреевич вышел из-за стола, подошел ко мне, взял за руку, усадил на диван. Тут я сказал ему два слова,
- Дорогой Павел Андреевич, я не в обиде. Но как ты рискнул обращаться подобным образом с незнакомым человеком. А если я тут же напишу на тебя "телегу" в ПУР? Как ты будешь выглядеть?
На этом знакомство, более близкое, чем на лестничной площадке, было закончено. В дальнейшем никаких стычек и неприятностей с Виноградовым у меня не было. Это был вполне грамотный политработник, окончивший академию имени Ленина. Он сам проводил занятия в группе старших командиров училища, куда входили начальники факультетов и отделов штаба училища, и проводил занятия вполне грамотно на хорошем русском языке. При подведении итогов политучебы за год он сказал:
- Не знаю, занимался ли в течение года Боровиков. Думаю, что нет, не занимался. Но он и так всё знает.
Закончилась его служба у нас не вполне благополучно. Была встреча с культурными шефами - артистами русской оперетты. Подвыпивший Павел Андреевич попытался обнять и поцеловать одну из артисток. Об этом было кем то куда то сообщено и Павла Андреевича откомандировали из училища.
Моим заместителем как начальника факультета был назначен полковник Зотов Михаил Ефимович. Тупой, совершенно не образованный и оченъ самолюбивый человек. В 1949 году проходила очередная аттестация командного состава. Павел Андреевич сказал мне, чтобы я составил аттестацию на своего заместителя по политчасти Зотова. Для этого мне, согласно инструкции о проведении аттестования, нужно было ознакомиться с личным делом аттестуемого. Личные дела политработников находились не в училище, как всех остальных офицеров, а в Политуправлении округа. Его мне не дали. Ну, тогда аттестацию писать не буду, сказал я Виноградову. В конце концов личное дело Михаила Ефимовича мне прислали с нарочным с тем, чтобы по прочтении я его тут же вернул. Тут я узнал, что образование Зотова исчерпывалось сельской трехклассной школой и несколькими учебными сборами политработников. Более неудачной кандидатуры для руководства партийной и политической работой в высшем военном заведении представить себе невозможно.
Составить требуемую аттестацию большого труда не составляло. Достаточно было привести несколько фактов. Так, например его любимая присказка была "партия, или, как говорится, правительство" или "Уолл¬стрит это фамилия американского буржуя". Когда были выборы парторгов кафедр и партбюро факультета, ни одна их намеченных им кандидатур не прошла. В то время выбранными считались не все кандидаты, включен¬ные в список и получившие больше половины голосов, а определенное число кандидатов по рейтинговому списку кандидатов. При последней действующей системе выборов практически проходили все включенные в список для голосования. А по тогдашним правилам если надо было избрать в состав бюро пять человек, то избранными считались первые пять человек, получивших наибольшее количество голосов. Так вот - ни один из намеченных Зотовым парторгов и секретарь партбюро выбран не был. Одним словом авторитета среди преподавателей и слушателей он не имел. Я всё так и написал. Принес Виноградову. Тот прочёл и сказал:
-Так и знал, что ты черт знает что напишешь. За такую аттестацию не то что Зотова, а и нас с тобой в ноль минут из партии выбросят. Ты чего хочешь? Чтобы Зотова убрали? Я знал, что ты напишешь и за тебя составил такую аттестацию, что его тут же откомандируют. На, читай".
Я прочел. Там было сказано, что Зотов Михаил Ефимович грамотный и опытный работник, но больше подходит для работы в тыловых учреждениях Советской армии, а не в высшем военном учебном заведении.
В настоящее время - апрель 1993 года - политорганы в армии ликвидированы, но политработники остались заместители по воспитательной работе, как будто воспитание подчиненных в армии как раз не является основной работой всего начальствующего состава армии.
Но следовало бы упомянуть еще об одном случае соприкосновения с политаппаратом.
В один далеко не прекрасный день мне сообщили, что собрался полит-аппарат для обсуждения заявления поданного на меня кем то из людей факультета. Копию этого заявления мне передали. Правда, с отрезанной подписью. Я тут же отправился в политотдел. Действительно шло заседание политаппарата, в который входили все политработники училища. Попросил слова и довел до сведения собравшихся о том, что:
- я не мог заставлять своего шофера носить мне дрова на пятый этаж по той простой причине что ни одной печи в моей квартире нет,
- ни одного раза моя жена не ездила на рынок с моим водителем,
- что я не мог не разрешить водителю грузовика, перевезшего мои вещи на дачу, вывести сено моего соседа по даче латышского рыбака.
Я просто сказал, что я не в праве запрещать или разрешать. Водитель, после того как перевез меня на дачу, был волен делать то, что считает нужным.
Сделав такое заявление, я попросил разрешения у Виноградова оставить заседание.
С М Е Р Ш
Смерш - "смерть шпионам" - он же особый отдел.
Это третье командование. Вернее третья автономная, организация
внутри армии. Государство в государстве. Хотя формально особый отдел и подчинен командованию, но на самом деле он совершенно автономен и отчитывается только по своей линии. Я так и не знаю, прочитывает ли начальник то, что в своем политдонесении пишет его замполит. Но то, что СМЕРШ показывет и рассказывает только то, что по его мнению необходимо. Это так.
За два года командования Факультетом я имел дело со смершем только два раза. Расскажу о них, так как они довольно характерны для этой организации и ее взаимоотношениях с политорганами.
Однажды, в телефонной трубке у меня в кабинете раздался голос - "говорит капитан Воронков, товарищ подполковник, если не трудно не могли бы вы зайти ко мне в любое удобное для вас время. Отвечаю:
- Ради Бога. Хоть сейчас,
- Так я вас жду.
Кабинет капитана Воронкова - комнатка в отдельном домике во дворе факультета.
- Вы не удивляйтесь, что я вас пригласил к себе. У вас в кабинете
не всегда удается быть с глазу на глаз. Да еще и Зотов находится там же. У вас есть инженер-майор Крашенинников. Скажите, он числится женатым или холостым?
- Насколько я помню холостяк. Но поговаривают, что скоро женится.
„ -Так вот это правда. Он живет с одной латышкой. При немцах она была тюремной надзирательницей гестапо. Квартира её заставлена мебелью и вещами еврейских репрессированных семейств. У меня к вам просьба - вызовите Крашенинникова и задайте ему только один воп¬рос что его девушка делала при немцах. Только ничего не говорите Зо¬тову.
Я так и поступил. На мой вопрос, простите за мой может быть не¬скромный вопрос. Мне говорили, что вы женитесь. Правда ли это?
Он ответил:
- Правда.
- А, простите еще раз. На ком. Кто ваша невеста?
- Латышка.
- Кто отец?
- Железнодорожник, машинист.
Говорят, опять таки только говорят, что они очень состоятельные. Поинтересуйтесь, чем она занималась при немцах и откуда у них такое богатство.
Примерно через неделю ко мне заходит Крашенинников.
- Спросил. Ответа не получил. Видно правду сказать нельзя. Я к ним больше ни ногой.
Еще через месяц капитан Воронков сообщил мне, что действитель¬но наш преподаватель к латышке больше совсем не ходит и что наблю¬дение они сняли.
- А почему если они такие - мародеры и гестаповцы - вы их не
арестуете?
- Придет время - посадим. Но не сейчас.
Еще через месяц полтора Крашенинникова всё таки перевели куда то в другую часть.
Зотову я ничего не рассказал.
Второе дело посложнее. Преподаватель К. ушел из дома от жены. Жена пошла к замполиту училища с просьбой - прикажите К. от меня не уходить. Ей пытались объяснить, что это невозможно. Но рассудку она не внимала. Чтобы припугнуть мужа она украла у него револьвер и партбилет. И то и другое вскоре оказалось в смерше. Партбилет К. вер¬нули, а рассказали мне всё это с тем, чтобы никакого персонального дела мы не затевали. Может плохо кончится. И просьба ко мне лично. Зотову не рассказывать про пропажу и находку партбилета. Однако пришлось всё же рассказать как и почему я сейчас вспомнить не могу. Но я рассказал - и просил дело не поднимать. Все же однажды пришлось по¬говорить с самим К. узнать в чем там дело. Оказывается он сам сирота. Сразу после окончания академии поехал в отпуск к товарищу. Там в пер¬вый вечер крепко выпили и какая то девица из той компании нырнула к нему под одеяло. На другой день К. уехал к месту своего назначения в Ригу.
И вдруг эта девица нежданно не гадано появляется в его доме. Так и так. Он её погубил. После той ночи её гонят из дома. Да и собст¬венно дома у неё нет. Сначала умерла мать. Отец вскоре женился снова. Он погиб на войне и сейчас она живет в совсем чужой семье. Христом Богом просит ее не прогонять. Она никаких претензий к нему не имеет. Парень сдался и даже пошел на то, что они расписались. Иначе её не прописывали. Пробовали создать семью. Не получилось. Чем дальше тем хуже. Ведь совсем чужие друг другу люди. Вот тогда она и обратилась в политотдел училища. И на ближайшем партсобрании Зотов выступил с разгромной речью в адрес К. Он и такой, и сякой и этакий. Парень озлился. Пришел домой забрал вещички и ушел из дома совсем. А девушку через несколько дней обнаружили по запаху. Она повесилась.
- Ведь мы вас предупреждали, что может быть плохо. Мне ответить было нечего.
И еще одно дело, касавшееся меня лично. Пока я лечился в Кисловодском санатории Таню уволили с работы преподавателя, сославшись на смерш. Мол это по их рекомендации. При этом слегка припугнули, что бы она никуда не ходила и никому не жаловалась. Таня не очень испугалась и тут же пошла в особый отдел. Там её приняли более чем веж¬ливо и объяснили, что это была акция учебного отдела, но не против неё, а против меня лично, её мужа, и что к ней у них никаких претен¬зий нет. Как только я вернулся из Кисловодска Таня была восстановлена в должности преподавателя иностранных языков. Там в особом отделе Тане сказали, что если бы они давали ход и верили всем доносам кото¬рые на меня были, то я давно бы был бог знает где.
Еще об одной заочной встрече со Смершем я рассказал в запис¬ках посвященных смерти Сталина.
Может быть это и покажется странным, но о Смерше у меня не осталось плохих воспоминаний.
КОМАНДОВАНИЕ
Уж коли я рассказал о политработниках и чекистах в Армии, то умолчать о непосредственном командовании, о начальниках и команди¬рах, с которыми я имел дело за три десятка лет в армии и во флоте , было бы нехорошо.
Получилось так, что то чем я занимался, чем жил, что делал пло¬хого или хорошего, всё это лежало где то в стороне от моего непосред¬ственного, да и не только от непосредственного, а вообще от моего начальства. Если отношения были лучше или хуже то, лишь на основе чисто личных взаимоотношений, а не по существу дела, которым я занимался. Тут мне всегда предоставлялась полная свобода.
Для меня образцами командира были два человека - командир крейсера "Червона Украина" Николай Николаевич Несвицкий и заместитель начальника Военно-Морского училища имени Фрунзе Иван Александрович Благовещенский.
Николай Николаевич после "Червоной Украины" командовал дивизией линкоров, потом работал в комиссии по наблюдению за строительством новых кораблей. Был контр-адмиралом. О нем у всех кто его знал, он оставил самое лучшее воспоминание.
Иван Александрович закончил жизнь на виселице. Он был начальни¬ком штаба Российской освободительной армии генерала-изменника Власова. Не знаю, что его привело к этому, но до пленения в 1941 году он всегда был образцом служения родине. И в царской армии и в крас¬ной армии. Вот что у меня осталось в памяти от рассказов Благовещенского о его жизни. Откуда у меня эти сведения я не знаю. Может быть от самого Ивана Александровича.
Его отец был священником в приволжском городке - Кинешме или Горо-дце. Учился Иван Александрович в костромской духовной семинарии, но по её окончания в священнослужители не пошел, а поступил в юнкерское училище и стал офицером. В самом начале войны был ранен и после чего, приехав домой. Отец встретил его сурово.
- А где орден? спросил он у сына. Ордена не было. Отец повернул¬ся к сыну спиной и вышел из прихожей. Сын тоже повернулся и ушел из дома с тем чтобы вернуться назад только в конце семнадцатого года. Первый орден он получил за бои, в которых не участвовал - лежал в госпитале. Затем он поручил полный бант знаков отличия Святого Геор¬гия, в том числе и золотое георгиевское оружие. Служил в царской армии под командованием генерала Николаева, известного тем, что он с первых дней Октября был на стороне Советской власти. Попал к белым в плен. Отказался служить в белой армии и был генералом Юденичем повещен на базарной площади города Ямбурга. В царской армии он тер¬петь не мог никакого начальства и когда на участок фронта, занятого его полком или дивизией приезжало какое нибудь начальство, он про¬вожал его на передние линии и вылезал на бруствер окопов, заставляя таким образом вылезать под обстрел и наехавшее начальство.
В конце семнадцатого года Иван Александрович демобилизовался и уехал домой. Вскоре его пригласили в военкомат и предложили слу¬жить в Красной армии. Он согласился и получил в командование латыш¬ский полк. Латыши плохо знали русский. Иван Александрович совсем не знал латышского. Командовал через переводчика. Принимал участие в по¬давлении восстания на батарее Красная Горка.
Что его толкнуло на измену Советской власти? Не очень понятно. Он был быстр и бесповоротен в принятии решений, очень точен и аккура¬тен во всем. Но фуражку носил надвинутой на брови, что означало край¬нее недовольство начальством.
Я тоже сдвигаю фуражку на лоб, когда вспоминаю своих последних командиров полковника Никифорова, генерала Иващенко и полковника Фомичева.
Что рассказать о начальнике РКВАИВУ Никифорове Якове Александ-ровиче? У него, конечно, был некоторый комплекс неполноценности быть может обусловленный тем, что он много лет занимая генеральскую дол¬жность генеральского звания не получал. Он был очень мнительным, подозревал, не без основания, в некоторых своих подчиненных стукачей. От своих подчиненных старался держаться подальше и не одобрял моих близких отношений с преподавателями и работниками лабораторий. В своих требованиях к подчиненным он хорошо знал границу, которую переходить нельзя и жестко соблюдал правило не отдавать приказа¬ния если не было уверенности в полном его выполнении. Мне много раз приходилось не соглашаться с его мнениями и идя на тяжелый разго¬вор я имел в кармане рапорт об откомандировании меня из училища из-за невозможности служить под его командой. Однако вынимать этот раппорт из кармана мне так и не пришлось. Но наличие его в моем кар¬мане он видимо чувствовал. Один раз дело дошло до крика. Он посте¬пенно повышал голос. И я тоже. Речь шла о чем то очень серьезном. О мелочах я не спорил. Вдруг Яков Александрович замолчал, приложил палец к губам и тихонько подошел к двери. Послушал и приоткрыл её. У дверей никого не было. А мог быть только адъютант. Стало явно что начальик побоялся не слышит ли наш разговор его адъютант. После этого разговор пошел нормально. Рапорта я не вынимал.
Вообще надо сказать, что такие стычки происходили только самое первое время, когда Никифоров в приказном порядке вмешивался в дела факультета, в которых разбирался весьма плохо. Потом мы нашли общий язык и конфликты кончились. Вообще отношение Никифорова ко мне и Семену Айнбиндеру было очень хорошее. Никифоров отлично понимал, что то, как нас приняли в Риге и каковы условия работы и жизни, в училище тут же становились хорошо известными в академии и было очень важно чтобы в Москве знали, что Рига делает всё чтобы переве¬денным в неё преподавателям из академии жилось хорошо. Так квартиру мне дали более 100 кв. м. на семью в шесть человек. Денежные оклады были те же что и в академии. Должности начальника факультета и кафедр были генеральскими. Много значила и личность начальника училища. Этим интересовались все кандидаты на откомандирование из академии в училище. В общем с Никифоровым работать было вполне возможно и сам Никифоров старательно поддерживал это мнение.
Слияние двух училищ в одно и назначений на должность объеди¬ненного училища генералa Иващенко он переживал очень болезненно. Понять его можно. Ведь своему училищу он отдал более двадцати лет.
Что касается начальника факультета Фомичева Панфила Андреевича, то о нем просто не хочется вспоминать. Знал я eго давно. Перед вой¬ной он был преподавателем на нашей кафедре СПВ в академии им. Жуковского. Вместе с ним и Мишей Кординским мы просились на финский фронт в 39/40 году. Преподавательская карьера его не состоялась. Да и человеком он в конце концов оказался неважным. Это был поистине нуль без палочки. Начальником факультета его назначили по очень простой причине. Руководящему работник отдела ВУЗов ВВС, жившему в одной квартире с Фомичевым очень хотелось куда-нибудь его засунуть, что бы получить его комнату. Например, в Ригу, во вновь организуемое училище. Начальником Факультета. И должность генеральская. Так что уговорить на это Фомичева было нетрудно. Но пока начальни¬ком yпpaвлeния кадров BBС был Орехов об этом нечего было и думать. Орехов отлично знал Фомичева еще когда вместе с нами учился в ака¬демии. Но летом 49 года Орехова из управления кадров ушли. Он не по¬ладил с Васей Сталиным, молодым генерал-лейтенантом, командовавшим ВВС Московского военного округа. Вскоре был издан приказ о назна¬чении инженер-полковника Фомичева Панфила Андреевича начальником факультета вооружения РКВАИВУ. Встретил я его очень хорошо. Как никак вместе и на кафедре и вместе были на финском фронте и вместе подписывали письмо в ЦК ВКП/б/ после финской войны. Первое время пока он жил на холостом положении он обедал у нас. У него, как и у меня, была явзва двенадцатиперстной кишки и пища его должна быть паровой и протертой и ничего жареного. К сожалению это казавшееся нам с Таней вполне естественным делом им самим было расценено как заигрывание с будущим начальником. В моих плохих отношениях с новым начальником училища Иващенко Фомичев был виноват более, что кто либо другой. Он не раз передавал мне нелестные высказывания в мой адрес Иващенко. А так как с течением времени мои отношения с Иващенко становились всё хуже и хуже я думаю, что Фомичев и тут "горазд был переносить", как гово¬рили наши предки о доносчиках.
Опыт его преподавательской работы в академии был чисто негатив¬ный. Преподавателя из него не получилось. Не было у него и командных навыков. Он никогда не был ни рядовым ни командиром какого-нибудь подразделения. В Артиллерийскую академию, которую он окончил, он по¬пал с "гражданки" по комсомольскому набору. И сразу по её окончании попал в ВВИА им. Жуковского преподавателем. Ничего из этого не вышло. Чем он владел в совершенстве так это стравливанием людей между собой. Не сомневаюсь, что он стравил меня с Иващенко. Он поссорил меня с уважаемыми людьми Борисом и Галиной Минаковыми. На первом общем пар¬тийном собрании объединенного училища он усиленно советовал мне выступить с критикой того как производилось объединение училищ. Это была критика в адрес Иващенко. Мои отношения с Фомичевым становились всё хуже и хуже. Виноват в этом конечно и я сам. Так во время ежемесячного совещания начальников, кафедр факультета, когда Фомичев в третий раз по своей шпаргалке излагал задачи на очередной месяц я ничего не записывал и Фомичев спросил:
- Почему вы ничего не записываете, полковник Боровиков? Надеетесь на вашу выдающую память? Так и сказал "выдающую".
- Никак нет. У меня всё записано точно.
И я тут же прочитал до конца все, что из месяца в месяц талдычил Панфил Андреевич.
На мои проводы, которые мне устроили преподаватели при моем увольнении в запас, не смотря на приглашение, он не явился. Бог ему судья. Не знаю, жив ли. Но если он жив и живет в Латвии, я ему не завидую. Генерала он не получил, да и квартира у него не важная. Так что зря он согласился на перевод в Ригу.
Немало крови попортил мне и начальник РКВАИВУ генерал-майор, а затем и генерал-лейтенант Иващенко Константин Васильевич. Это был типичный деятель сталинской эпохи. Самодур, считавший всех ничтожест¬вами по сравнению с его превосходительством. Главное правило его управления подчиненными заключалось в том, что он постоянно кого-нибудь преследовал. Неважно кого именно, важно только, чтобы все об этом знали и чтобы все этого боялись. Так в пер¬вые месяцы после воссоединения училищ он уволил из армии майора Подкопаева, помощника по строевой части Никифорова. Уволил за нес¬колько месяцев до истечения срока в 25 лет службы в советской ар¬мии, дававшего огромные преимущества согласно приказу 100. Мало то¬го. В то время увольнение из армии раньше выслуги этого срока не давало права на пенсию. А куда было деваться ему, всю жизнь проведшего строевым командиром. А уволил его Иващенко потому что в течение длительного времени соревнования двух училищ Подкопаев, руководивший строевой подготовкой нашего училища неизменно обставлял своего противника и наше училище занимало пер¬вое место на парадах.
Знакомство личное с Иващенко началось несколько оригинально. В белую прибалтийскую ночь Ивашенко держал банк у курилки нашего факультета с только что прибывшими на курсы усовершенствования инженеров из строевых частей. В стороне от курилки в "неположенном" месте Иващенко обнаружил окурок. Он вызвал меня из дому и приказал немедленно очистить территорию, занимаемую факультетом, от грязи и окурков. Я переспросил - Немедленно товарищ генерал? - Да, немедленно. Я же сказал!. С этими словами генерал отбыл с моей территории, Я поднял взвод сверхсрочников - больше убирать двор ночью было некому. Других людей в моем распоряжении не было. Объяснил в чем дело и попросил командира взвода, когда он закончит очистку, доложить мне по телефону тут же. Старшина был очень исполнительный мужик и не успел я вой¬ти в квартиру как раздался его звонок. Товарищ полковник. Обнаруженные два окурка - уничтожены. Я тут же глубокой ночью разыскал ге¬нерала у себя дома и дожил ему о выполнении его приказания.
Было несколько случаев, когда на Ученом совете поневоле приходилось говорить против начальства. Тем более что до назначения начальником училища Иващенко был тыловым работником и никогда в жизни никому ничего не преподавал. Это был типичный военный чиновник. Он хорошо помог мне демобилизоваться по состоянию здоровья. За что я ему благодарен.
После сокращения армии на I 300 000 человек РКВАИВУ было лик¬видировано, и на его базе создан Рижский институт гражданской авиации. В ликвидации училища и в создании института активное участие принимал и бывший начальник училища Иващенко, явно рассчитывавший на пост ректора вновь создаваемого института. На вопрос пред¬седателя правительственной комиссии, занимавшейся созданием РИГА не останетесь ли вы товарищ генерал стать ректором РИГА Иващенко решил поломаться и сказал, что подумает. Тогда председатель комиссии сказал, ну что ж подумайте, а пока назначим ректором полковника Ка¬линина. Иващенко тут же вскоре был уволен в запас и последнее вре¬мя был начальником отдела науки ЦК компартии Латвии. Где он сейчас, жив ли он? Не знаю.
no subject
я хочу уточнить - мемуары твоего деда где-то издавались или ты их сама набрала по рукописи?
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
(no subject)
No title
no subject
(no subject)
(no subject)
(no subject)
Мемуары деда. Политработники. СМЕРШ. Командиры