oryx_and_crake (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
oryx_and_crake) wrote2007-02-07 05:23 pm
oryx_and_crake) wrote2007-02-07 05:23 pm
Entry tags:
Мемуары деда - 1926. - Военно-морское училище, 1 курс. - 2
Все записи деда
В ротном зале один раз в год разрешалось проводить курсовые вечера. Именно в ротном зале, а не где-нибудь. Из столов делались подмостки, закрывались ковром из клуба. Кстати сказать, этот ковер тоже своего рода примечательность. Размером в несколько десятков, если не сотен квадратным метров. На изнанке вышита надпись «Корпусные дамы церкви Николая угодника, покровителя моряков».
Никаких средств на эти вечера не отпускалось. Приглашать для выступлений можно было кого угодно. Среди артистов эстрады города эти ротные вечера были широко известны. Многие гордились приглашением выступить. На курсовой или ротный вечер приглашались и преподаватели и строевые командиры. Но далеко не все. Список приглашенных келейно обсуждался на активе курса - кого звать, а кого не звать. И если кого-либо из преподавателей данного курса не приглашали, то это означало, что курс им не доволен. Никто из постоянного состава, кроме командира роты, на эти приглашения не откликался, но сам факт приглашения котировался высоко.
К ротному залу примыкала кают-компания.
В морском словаре сказано - «помещение для коллективного отдыха, занятий, совещаний и общего стола офицеров. Кают-компания является местом тесного общения и культурным центром, воспитывающим их в духе КПСС, передовой советской науки, способствующим выработке единых взглядов на вопросы боевой деятельности корабля».
В кают-компании ротного помещения занимались младшие командиры роты - командиры отделений и взводов. Курсанты роты не имели права входить в кают-компанию без стука и разрешения, что способствовало привитию уваже-ния к командирам и развивало чувство собственного достоинства у командиров, постоянно находящихся среди своих подчиненных.
Тут же при ротном помещении находилась комната старшины роты, за-нимавшего особое положение «хозяина» роты. Старшина назначался из выпускного курса.
Эта система назначения младших командиров из числа самих курсантов, но старшего курса, очень способствовала приобретению командирских навыков и вместе с тем в какой-то степени являлась системой самоуправления в корпоративном духе офицерства.
Рядом с ротным помещением такой же большой зал отведен под спальню. Здесь всегда тишина, покой и чистый воздух. Я не помню случая, чтобы в спальне было холодно или душно. У изголовья койки была табличка с указанием фамилии курсанта, стояла табуретка, на которую на ночь в строго положенной форме укладывалась одежда. Заправка постели после сна тоже должна была строжайше соответствовать положенной форме. Ни складочки одеяла или наволочки подушки. Одеяло должно быть заправлено под матрас и т.д. и т.п. Спать полагалось на правом боку, руки поверх одеяла. Если кто-нибудь начинал храпеть - его будили и предлагали улечься на правый бок. Храпунов я не помню, были они в роте или нет. За плохо заправленную койку я получил первое взыскание - три увольнения без берега. Это значит, что в дни, когда всем можно было идти в город, тебе было нельзя. Никаких тумбочек у коек не было. Спальня - это место сна и ничего больше. Находиться в спальне днем можно было только после караула или в случае освобождения от занятий по болезни. Но и в этом последнем случае больного курсанта обычно клали в училищный лазарет. Надо сказать пару добрых слов и про лазарет. Это было место, где можно было укрыться от нежелательной контрольной работы или просто отоспаться. Врачи, видимо, понимали душу курсанта и позволяли без труда убедить себя, что ты болен, мол, зря не придет.
Одним из развлечений было загнать здорового парня в госпиталь. Проделывали это с особо мнительными или излишне заботившимися о своей внешно-сти. К такому парню подходили то один, то другой «заговорщики» и заботливо спрашивали:
- «Что с тобой? У тебя вид какой-то странный», или
- «Что это ты такой красный? Не температура ли?» и т.п. И парень бежал в госпиталь и, как правило, оставался там на проверку.
Какое же впечатление произвело на меня училище? Как прошел первый год морской службы?
На первом году обучения в ВМУ у нас был один день в неделю свободный от занятий. День самостоятельной работы. Это было чудесно. Можно было заниматься чем тебе вздумается. Я в эти дни просмотрел все номера журнала «Морской сборник», от его первого номера, вышедшего в начале прошлого века, до изданных на оберточной бумаге номеров времени гражданской войны. Читал преимущественно статьи о кораблекрушениях и воспоминания больших флотоводцев. В итоге, я стал чуть ли не справочником курса по вопросам истории и развития российского флота. Кстати сказать, «Морской сборник» выходит и сейчас, в девяностых годах. Он всегда был в рядах прогрессивной печати, сколь бы это ни показалось странным.
Остальное время я уделял высшей математике. Поставлено ее прохождение было отнюдь не как-нибудь, а как следует. Особое внимание обращалось на решение задач. То же можно сказать и о теоретической механике. Ее проходили основательно. Отлично был оборудован и физический кабинет, А ведь из нас готовили не инженеров, а строевых командиров - артиллеристов, минеров, штурманов и т.п. Но понимать работу технического оснащения флота, без хорошего знания математики и физики было бы просто невозможно. Во время переоборудования крейсера «Червона Украина» под новые самолеты я, командир авиазвена крейсера, должен был лично отвечать за все корабельные работы, подписывать чертежи и принимать готовые работы. И никто меня не спрашивал, готов я к этому или нет.
На первом курсе к нам был применен так называемый «бригадно-лабораторный» метод обучения. Означало это, что мы должны были вместе прорабатывать разделы курсов и коллективно сдавать экзамены и зачеты. Надо сказать, что старые преподаватели, учившие не так давно кадетов и гардемаринов Морского корпуса, не очень считались с этой методикой и правильно делали. Но кое-кто и применял бригадно-«амбулаторный» метод, как мы его называли. Так, по теоретической механике вместо экзамена, по окончании ее курса, отметки выставляли по обсуждению - кто что знает на собрании класса. И преподаватель выставлял в ведомости ту оценку, которую принял класс. В зачетных книжках кроме отметки выставлялась также и общая оценка курсанта. Я в общем-то учился неплохо, особенно на старшем курсе, где были наиважнейшие предметы, но тем не менее на первом курсе у меня в зачетке были такие записи: «Все знает: ничего не понимает» или «явно недостаточно общего развития». Это мне-то, который выезжал на первом курсе в основном за счет общего развития. Но я в обиде не был. Хорош был преподаватель химии. Он говорил, что все население земного шара делится на химиков и нехимиков. Химики знают химию и любят ее; нехимики не любят, не знают и знать никогда не будут и нечего на них тратить время и силы. Он раз и навсегда разрешил заниматься на его занятиях чем угодно, только не мешать. Удовлетворительная оценка всем была обеспечена. Не возражал он и против шпаргалок. Техника их было поставлена на высокую ногу.
Ни одного худого слова о преподавателях и вообще о преподавании в училище я сказать не могу. Ну. Конечно, не всегда все было гладко. Взаимная нелюбовь с преподавателем математики Лютиным. Очень был задиристый и заносчивый человек. Прозвали его петухом и нередко класс к его уроку украшался петушками. Один раз во время моего дежурства по классу я задержался в коридоре и заскочил в класс пред носом Лютина и только тут увидел надпись на доску:
«Мы с тобою не с первым.
Много Вас.
А вот с таким, как ты, со стервою
Первый раз».
С. Есенин
- «Сотрите эту мерзость», - скомандовал Лютин и посмотрел на меня запоминающим взглядом.
И вспомнил. На экзамене задал мне задачу для решения которой необходимый материал не проходился. Я явно парился. Были мобилизованы все силы на помощь мне в виде подсказки, но подсказать было не кому. Пошли к преподавателю, ведущему групповые занятия по математике. Тот глянул на задачу и сказал: - «А, это Лютин кому-то задал на экзамене. Решайте сами». У доски, а экзамены все сдавались у доски, после подготовки за партой. Я простоял до самого обеда, но все-таки сделал. «Ну, что ж, - сказал Лютин, - я, думаю, тройку поставим». Тут возмутился ассистент: - «Человек не знал материала, но выкарабкался сам. Не меньше и не больше пятерки». Так и поставили.
Весь день курсанты проводили в помещении. Редкие увольнения в городе не могли как бы покрыть дефицит свежего воздуха, да и то мы не гуляли, а ходили в гости или в кино, или в театр. Недостаток пребывания на свежем воздухе в какой-то степени покрывался ежедневными прогулками строем. Ох. И холодно же было в любую погоду в одной шинельке подбитой ветром и в рабочем обмундировании выходить на улицу. А рабочее или, как ее называли, роба состояла из холщевых штанов и такой же рубашки на выпуск - голландки. Быстрым шагом почти бегом обходили весь квартал морского училища - Набережная Шмидта, 11-ая линия, Большой проспект - 12-ая линия. И все за 15 минут. Вообще-то, народ был здоровый.
Но как тут не вспомнить о заключении врачебной комиссии после диспансеризации - нервное истощение. Немедленный отпуск. Так вот на нервной почве у меня развилась, как-то сразу, экзема на кистях рук. Сперва маленькие пузырьки, а потом корочка и вообще покраснение. Наш врач тут же направил меня в морской госпиталь на консультацию к знаменитому на весь флот врачу-венерологу Сорокину. Тот страшно заикаясь сказал:
- «П-п-п покажи п-п-п палец. Отец пил?».
- «Нет».
- «Дед пил?».
- «Пил».
- «Ну так твой дед за тебя всю водку выпил. Тебе ничего не оставил. Чем занимаешься кроме учения?».
- «Заведую Ленинским уголком».
- «Никаких ленинских уголков, никаких собраний».
И дал письменное заключение, требующее освобождения от всякой общественной, внеслужебной работы. Что это было чисто нервное заболевание, можно судить по тому, что, когда в Питер должна была приехать Таня, за три дня до ее приезда экзема на обоих руках прошла. Осталось только небольшое покраснение молодой кожи. И ровно на следующий день после ее отъезда снова появилась, как ни в чем не бывало. Окончательно экзема прошла только во время плавания. Но и потом между пальцами рук нет-нет да и появляется краснота и пузырьки.
Пара слов о Ленинском уголке. Действительно такое поручение мне было дано парторганизацией. Дело в том, что как-то при обходе ротных помещений комиссаром училища было сказано, - «Начинается конкурс ленинских уголков, на лучшее их оборудование».
- «Простите», - сказал я, - «но о каком оборудовании может идти речь. Где мы его возьмем?».
- «Это уж ваше дело. Где хотите, там и берите».
Это указание начальства я понял буквально. И вечером объявил перед строем:
«Давайте оборудуем наш Ленинский уголок мебелью, коврами и картинами из клубных помещений. Комиссар разрешил, но надо все это сделать так, чтобы начклуба не видел».
Это была задача достойная молодых людей. Добровольцев украсть что-то и притащить в роту оказалось предостаточно. Из клуба вечером после отбоя увели гостиный гарнитур, несколько ковров, пару картин и бюст Ленина из актового зала, который начклуба установил на месте статуи Петра Великого. Но с каким азартом, я бы сказал, энтузиазмом занимались этим делом все ребята. Наш уголок получил первое место. Возмущению начклуба не было конца, когда он узнавал одну «украденную» вещь за другой и требовал возвращения. Что с воза упало - то пропало. Все оставить на месте, - заявил командир, - только верните в актовый зал бюст.
После заключения врача Сорокина я тут же сдал обязанности по ленинскому уголку и... занялся организацией кружка ВНО - военно-научного общества. Это было куда интереснее и существеннее. На занятиях кружка я сделал доклад, вернее реферат, по книге Триандофилова «Размах операций современной армии». Принимали мы участие и в дискуссии, проходившей в ВНО морского гарнизона на тему «Какой флот нам нужен». Насколько я помню речь шла об обороне с моря, как основной задаче и о роли в этом деле «москитного фло-та» - торпедных катеров - и морской авиации.
В заключение рассказа о первом курсе ВМУ два слова о переписке с москвичами. Первый семестр шел очень оживленный обмен письмами с коммунарами из пионеркоммуны. Часть ребят ушла в Фабзавуч, часть продолжала обучение до окончания семилетки и до поступления в техникумы. До полного среднего образования Малаховский детский поселок не дотягивал. Эта переписка как-то тихо-тихо затухала и осталась только с Шурой Харитоновой. Дружбу с ней мы поддерживали до самой ее смерти.
Таня сохранила все мои письма. Они перепечатаны на машинке и даны в приложении к воспоминаниям. Желающие могут прочитать их. Письма эти очень характерны для той эпохи и для наших с Таней отношений, которые сформулированы в надписи к карточке 25-го, где мы сняты вместе: «На всех наплевать, кроме тебя, а ты можешь делать, что хочешь». Но о наших отноше-ниях с Д.Т.Д. буду писать еще не раз.
Как никак спутница жизни в прямом или любом другом смысле.
Вот сейчас январский вечер. На улице уже темно. Мне идет девяностый год и я сочиняю мемуары. А Таня на кухне отвешивала масло для «мужиков» двойняшек правнуков Петьки и Пашки. Ей тоже через месяц ударит восемьдесят седьмой годик, а она - молодец, свое дело правит. В общем-то, мы оба в помощи пока что ни в какой не нуждаемся. И это уже хорошо. Так у нас с Таней в прошлом многое. Вот, например, была ссора вроде бы из-за моего поведения - танцульки, пивная и т.п. Так вот, что по этому поводу я ей написал в письме.
«Видно другого уж нету пути? Или просто так?, - пишет Татьяна и я ей отвечаю: «Рыло ты. Это ж мелочь и лишь ничтожная частица нашего быта. Говоря откровенно, разве плохо попрыгать и повалять дурака?. Разве это преступление послушать музыку в пивной и дружески поболтать за кружкой пива, поговорить хорошо, хорошо посмеяться и пошутить? Ясно, что если все это ставить в основу, для ради этого жить и работать - это было бы черт знает что. Но все это совсем не так». И еще в следующем письме я писал: «Все время находишься в училище. С одними же и теми людьми: встаешь, занимаешься, ешь, пьешь, в гальюн ходишь. В комсомоле они же, в клубе они же, везде одни и те же лица. В Ленинграде знакомых у меня нет. Есть дядя Володя и его жена Надежда «проклятая». (О ней и дяде Володе напишу попозже). Но я у них один раз был, больше не пойду. Да и не в Ленинграде они живут, а в Детском селе. Итак, в городе ни родных, ни знакомых, не говоря уж о друзьях. А денег иной раз и на кино нет. В день увольнения «на берег» вырвешься из училища. Отпускной би-лет в кармане и... больше ничего. Куда пойдешь? Кому скажешь?. Ты пойми, что надоест все до предела, а деваться некуда. Понятно это или нет? Походишь, походишь по городу и обратно, домой. Зайдешь в ближайший клуб, а там спектакль, вход по билетам. Или какие-то занятия, где ты ни к чему. В читальне посмотришь журнальчики и смываешься. Другой раз ребята зовут на вечеруху или балешник и уже пойдешь с охотой - потому что некуда идти. Да и не так же плохо на этих вечерах. Танцы иной раз до утра, а увольнительный до одиннадцати. Ну и смывались тайком». На общей фотографии класса надпись одноклассника Валентина Дроздова: «ПОМНИШЬ, КАК СМЫВАЛИСЬ». Могила вице-адмирала Дроздова в Александро-Невской лавре.
На втором курсе было веселее. Появился Пашка Дмитриев с Надей. Появились другие, уже ленинградские знакомые. А на первом курсе было иной раз тяжко.
Расскажу о том, единственном посещении дяди Володи. Как я сказал, жили они в бывшем Царском селе. Что бы попасть к ним хотя бы к полудню, нужно было уйти из училища до завтрака, натощак. Такое расписание поездов. Был я приглашен на торжественные именины. Приехал голодный, как черт. А по квартире разносится запах жареного гуся, который по свидетельству очевидца Антона Павловича Чехова, - «мастер пахнуть». Да еще примешивается запах пирога с капустой, моего любимого. Дело приближается в полудню. Вот, ду-маю, сейчас Надежда даст что-нибудь поесть. Куда тут! До прихода гостей ни-чего трогать нельзя. Я пробовал намекнуть, что приехал без завтрака, Куда там - намеков человек не понимает. Весь дом ходит голодный, а хозяйке невдомек. Она то одно перехватит, то другое и сыта. А уезжать мне нужно было из Дет-ского села не позднее семи вечера, иначе во время в училище не попадешь. Следующий поезд - самоволка, со всеми вытекающими последствиями. Гости постепенно подходят и подходит час моего прощания. Я опять было намекнул - но без толку. Так и уехал не солоно хлебавши. Было у меня несколько копеек - купил бунт черного хлеба. Ох, и вкусен же он был!
Чтобы не возвращаться более в дяде Володе скажу, что эта его жена, которая как-то сказала: «У Боровиковых это отсутствует», сильно повредила своему мужу. Не хочется рассказывать подробности. Все они - дядя, его жена и двое сыновей погибли в блокадном Ленинграде.
Вот кажется и все рассказал о первом курсе.
_________________
Оказывается во время первой моей компании я вел кое-какие записи, вроде дневника, только не регулярного. Помещаю его целиком.
Закончился первый курс неожиданной для всех поездкой в Москву на первомайский парад. Несколько дней тренировки прошли очень быстро, и вот мы уже в Москве. Остановились в Хамовнических казармах. 20 Апреля нам да-ли увольнение в город. Откровенно говоря, я не думал, что проведу все свободное время с Татьяной. Между нами было что то вроде драки или ссоры. В общем, охлаждение отношений. И вот я еду в трамвае по Мясницкой улице и вижу, идет моя милая. Спрыгнул на ходу и подбежал к ней. Больше мы практически не расставались. А может быть это было в какой-нибудь другой мой приезд в Москву. Пожалуй, в другой. Но все равно надо сказать, что пока у нас не установились стойкие отношения, каждый раз при встрече приходилось мне завоевывать позиции заново. Пока я был в Ленинграде, т.е. в интервале между отпусками, кто-то подбивал клинья под мою подружку. Это я чувствовал сразу.
Утром первого мая нам приказали одеть на фуражки белые чехлы. Явился командир нашего батальона и начал осмотр. Но тут произошло любопытное происшествие. Вместо осмотра командир батальона вышел перед строем и объ-явил, что вчера поздним вечером кто-то из курсантов учинил драку с милиционерами и скрылся во дворе казарм, куда милицию не пустили. Сейчас эти милиционеры, а их было трое, обойдут строй и опознают нарушителя порядка. Тут я почувствовал сильный запах водочного перегара. Сзади стоял курсант Сергей С. С замазанными белилами синяками. Милиционеры медленно шли вдоль строя, начиная с правого фланга. И по мере продвижения их к левому флангу, где на шкентеле стояли малорослые курсанты, я и то был далеко не последний. Так вот, по мере продвижения трех рослых дядей к левому флангу раздались смешки и в конце концов не дойдя до нас на несколько человек, дяди остановились и сказали, что нет, здесь его, нарушителя нет. Контр-адмирал Сергей С. Доблестно сражался в дни Великой отечественной войны. Два раза его снижали в звании, но потом вскоре возвращали. После войны перед уходом в запас он занимал высокий пост.
Прошли мы по Красной площади отлично. Но с парада в казармы нас от-правили каким-то кружным путем, чтобы как можно больше москвичей увидели доблестных моряков. И во всех праздничных колоннах пели только одну песню - «Ты моряк красивый сам собою. Тебе от роду двадцать лет. Полюби меня, моряк, душою, что ты скажешь мне в ответ. По морям по волнам...» и т.д. Прохо-жие подгоняют шаг под строй, заговаривают с нами, что-то спрашивают. За этот длительный переход мы подустали и песня про моряка, которую все поют и поют москвичи, словно никаких других песен нет, поднадоела изрядно. В конце мы уже не отвечали на вопросы москвичей, а шли молча, насупясь.
После поездки на парад продолжалась экзаменационная сессия. Теперь идем на линкор «Марат» проходить первую морскую практику на боевых ко-раблях, матросами.
Первую мою морскую кампанию я вел дневник с тайной мыслью исполь-зовать его для дальнейшей рабкоровской деятельности. Я даже в план работы на лето вставил пункт - «корство» что означает рабкорство.
Я сейчас буду перечитывать свой дневник, а в воспоминания буду заносить свяческие соображения и комментарии, которые появятся.
Итак... начинаем.
Человек сам себе награда,
Если только умеет жить.
Хочешь быть человеком что надо
Да не знаешь, сумеешь ли быть
А.Б.
В ротном зале один раз в год разрешалось проводить курсовые вечера. Именно в ротном зале, а не где-нибудь. Из столов делались подмостки, закрывались ковром из клуба. Кстати сказать, этот ковер тоже своего рода примечательность. Размером в несколько десятков, если не сотен квадратным метров. На изнанке вышита надпись «Корпусные дамы церкви Николая угодника, покровителя моряков».
Никаких средств на эти вечера не отпускалось. Приглашать для выступлений можно было кого угодно. Среди артистов эстрады города эти ротные вечера были широко известны. Многие гордились приглашением выступить. На курсовой или ротный вечер приглашались и преподаватели и строевые командиры. Но далеко не все. Список приглашенных келейно обсуждался на активе курса - кого звать, а кого не звать. И если кого-либо из преподавателей данного курса не приглашали, то это означало, что курс им не доволен. Никто из постоянного состава, кроме командира роты, на эти приглашения не откликался, но сам факт приглашения котировался высоко.
К ротному залу примыкала кают-компания.
В морском словаре сказано - «помещение для коллективного отдыха, занятий, совещаний и общего стола офицеров. Кают-компания является местом тесного общения и культурным центром, воспитывающим их в духе КПСС, передовой советской науки, способствующим выработке единых взглядов на вопросы боевой деятельности корабля».
В кают-компании ротного помещения занимались младшие командиры роты - командиры отделений и взводов. Курсанты роты не имели права входить в кают-компанию без стука и разрешения, что способствовало привитию уваже-ния к командирам и развивало чувство собственного достоинства у командиров, постоянно находящихся среди своих подчиненных.
Тут же при ротном помещении находилась комната старшины роты, за-нимавшего особое положение «хозяина» роты. Старшина назначался из выпускного курса.
Эта система назначения младших командиров из числа самих курсантов, но старшего курса, очень способствовала приобретению командирских навыков и вместе с тем в какой-то степени являлась системой самоуправления в корпоративном духе офицерства.
Рядом с ротным помещением такой же большой зал отведен под спальню. Здесь всегда тишина, покой и чистый воздух. Я не помню случая, чтобы в спальне было холодно или душно. У изголовья койки была табличка с указанием фамилии курсанта, стояла табуретка, на которую на ночь в строго положенной форме укладывалась одежда. Заправка постели после сна тоже должна была строжайше соответствовать положенной форме. Ни складочки одеяла или наволочки подушки. Одеяло должно быть заправлено под матрас и т.д. и т.п. Спать полагалось на правом боку, руки поверх одеяла. Если кто-нибудь начинал храпеть - его будили и предлагали улечься на правый бок. Храпунов я не помню, были они в роте или нет. За плохо заправленную койку я получил первое взыскание - три увольнения без берега. Это значит, что в дни, когда всем можно было идти в город, тебе было нельзя. Никаких тумбочек у коек не было. Спальня - это место сна и ничего больше. Находиться в спальне днем можно было только после караула или в случае освобождения от занятий по болезни. Но и в этом последнем случае больного курсанта обычно клали в училищный лазарет. Надо сказать пару добрых слов и про лазарет. Это было место, где можно было укрыться от нежелательной контрольной работы или просто отоспаться. Врачи, видимо, понимали душу курсанта и позволяли без труда убедить себя, что ты болен, мол, зря не придет.
Одним из развлечений было загнать здорового парня в госпиталь. Проделывали это с особо мнительными или излишне заботившимися о своей внешно-сти. К такому парню подходили то один, то другой «заговорщики» и заботливо спрашивали:
- «Что с тобой? У тебя вид какой-то странный», или
- «Что это ты такой красный? Не температура ли?» и т.п. И парень бежал в госпиталь и, как правило, оставался там на проверку.
Какое же впечатление произвело на меня училище? Как прошел первый год морской службы?
На первом году обучения в ВМУ у нас был один день в неделю свободный от занятий. День самостоятельной работы. Это было чудесно. Можно было заниматься чем тебе вздумается. Я в эти дни просмотрел все номера журнала «Морской сборник», от его первого номера, вышедшего в начале прошлого века, до изданных на оберточной бумаге номеров времени гражданской войны. Читал преимущественно статьи о кораблекрушениях и воспоминания больших флотоводцев. В итоге, я стал чуть ли не справочником курса по вопросам истории и развития российского флота. Кстати сказать, «Морской сборник» выходит и сейчас, в девяностых годах. Он всегда был в рядах прогрессивной печати, сколь бы это ни показалось странным.
Остальное время я уделял высшей математике. Поставлено ее прохождение было отнюдь не как-нибудь, а как следует. Особое внимание обращалось на решение задач. То же можно сказать и о теоретической механике. Ее проходили основательно. Отлично был оборудован и физический кабинет, А ведь из нас готовили не инженеров, а строевых командиров - артиллеристов, минеров, штурманов и т.п. Но понимать работу технического оснащения флота, без хорошего знания математики и физики было бы просто невозможно. Во время переоборудования крейсера «Червона Украина» под новые самолеты я, командир авиазвена крейсера, должен был лично отвечать за все корабельные работы, подписывать чертежи и принимать готовые работы. И никто меня не спрашивал, готов я к этому или нет.
На первом курсе к нам был применен так называемый «бригадно-лабораторный» метод обучения. Означало это, что мы должны были вместе прорабатывать разделы курсов и коллективно сдавать экзамены и зачеты. Надо сказать, что старые преподаватели, учившие не так давно кадетов и гардемаринов Морского корпуса, не очень считались с этой методикой и правильно делали. Но кое-кто и применял бригадно-«амбулаторный» метод, как мы его называли. Так, по теоретической механике вместо экзамена, по окончании ее курса, отметки выставляли по обсуждению - кто что знает на собрании класса. И преподаватель выставлял в ведомости ту оценку, которую принял класс. В зачетных книжках кроме отметки выставлялась также и общая оценка курсанта. Я в общем-то учился неплохо, особенно на старшем курсе, где были наиважнейшие предметы, но тем не менее на первом курсе у меня в зачетке были такие записи: «Все знает: ничего не понимает» или «явно недостаточно общего развития». Это мне-то, который выезжал на первом курсе в основном за счет общего развития. Но я в обиде не был. Хорош был преподаватель химии. Он говорил, что все население земного шара делится на химиков и нехимиков. Химики знают химию и любят ее; нехимики не любят, не знают и знать никогда не будут и нечего на них тратить время и силы. Он раз и навсегда разрешил заниматься на его занятиях чем угодно, только не мешать. Удовлетворительная оценка всем была обеспечена. Не возражал он и против шпаргалок. Техника их было поставлена на высокую ногу.
Ни одного худого слова о преподавателях и вообще о преподавании в училище я сказать не могу. Ну. Конечно, не всегда все было гладко. Взаимная нелюбовь с преподавателем математики Лютиным. Очень был задиристый и заносчивый человек. Прозвали его петухом и нередко класс к его уроку украшался петушками. Один раз во время моего дежурства по классу я задержался в коридоре и заскочил в класс пред носом Лютина и только тут увидел надпись на доску:
«Мы с тобою не с первым.
Много Вас.
А вот с таким, как ты, со стервою
Первый раз».
С. Есенин
- «Сотрите эту мерзость», - скомандовал Лютин и посмотрел на меня запоминающим взглядом.
И вспомнил. На экзамене задал мне задачу для решения которой необходимый материал не проходился. Я явно парился. Были мобилизованы все силы на помощь мне в виде подсказки, но подсказать было не кому. Пошли к преподавателю, ведущему групповые занятия по математике. Тот глянул на задачу и сказал: - «А, это Лютин кому-то задал на экзамене. Решайте сами». У доски, а экзамены все сдавались у доски, после подготовки за партой. Я простоял до самого обеда, но все-таки сделал. «Ну, что ж, - сказал Лютин, - я, думаю, тройку поставим». Тут возмутился ассистент: - «Человек не знал материала, но выкарабкался сам. Не меньше и не больше пятерки». Так и поставили.
Весь день курсанты проводили в помещении. Редкие увольнения в городе не могли как бы покрыть дефицит свежего воздуха, да и то мы не гуляли, а ходили в гости или в кино, или в театр. Недостаток пребывания на свежем воздухе в какой-то степени покрывался ежедневными прогулками строем. Ох. И холодно же было в любую погоду в одной шинельке подбитой ветром и в рабочем обмундировании выходить на улицу. А рабочее или, как ее называли, роба состояла из холщевых штанов и такой же рубашки на выпуск - голландки. Быстрым шагом почти бегом обходили весь квартал морского училища - Набережная Шмидта, 11-ая линия, Большой проспект - 12-ая линия. И все за 15 минут. Вообще-то, народ был здоровый.
Но как тут не вспомнить о заключении врачебной комиссии после диспансеризации - нервное истощение. Немедленный отпуск. Так вот на нервной почве у меня развилась, как-то сразу, экзема на кистях рук. Сперва маленькие пузырьки, а потом корочка и вообще покраснение. Наш врач тут же направил меня в морской госпиталь на консультацию к знаменитому на весь флот врачу-венерологу Сорокину. Тот страшно заикаясь сказал:
- «П-п-п покажи п-п-п палец. Отец пил?».
- «Нет».
- «Дед пил?».
- «Пил».
- «Ну так твой дед за тебя всю водку выпил. Тебе ничего не оставил. Чем занимаешься кроме учения?».
- «Заведую Ленинским уголком».
- «Никаких ленинских уголков, никаких собраний».
И дал письменное заключение, требующее освобождения от всякой общественной, внеслужебной работы. Что это было чисто нервное заболевание, можно судить по тому, что, когда в Питер должна была приехать Таня, за три дня до ее приезда экзема на обоих руках прошла. Осталось только небольшое покраснение молодой кожи. И ровно на следующий день после ее отъезда снова появилась, как ни в чем не бывало. Окончательно экзема прошла только во время плавания. Но и потом между пальцами рук нет-нет да и появляется краснота и пузырьки.
Пара слов о Ленинском уголке. Действительно такое поручение мне было дано парторганизацией. Дело в том, что как-то при обходе ротных помещений комиссаром училища было сказано, - «Начинается конкурс ленинских уголков, на лучшее их оборудование».
- «Простите», - сказал я, - «но о каком оборудовании может идти речь. Где мы его возьмем?».
- «Это уж ваше дело. Где хотите, там и берите».
Это указание начальства я понял буквально. И вечером объявил перед строем:
«Давайте оборудуем наш Ленинский уголок мебелью, коврами и картинами из клубных помещений. Комиссар разрешил, но надо все это сделать так, чтобы начклуба не видел».
Это была задача достойная молодых людей. Добровольцев украсть что-то и притащить в роту оказалось предостаточно. Из клуба вечером после отбоя увели гостиный гарнитур, несколько ковров, пару картин и бюст Ленина из актового зала, который начклуба установил на месте статуи Петра Великого. Но с каким азартом, я бы сказал, энтузиазмом занимались этим делом все ребята. Наш уголок получил первое место. Возмущению начклуба не было конца, когда он узнавал одну «украденную» вещь за другой и требовал возвращения. Что с воза упало - то пропало. Все оставить на месте, - заявил командир, - только верните в актовый зал бюст.
После заключения врача Сорокина я тут же сдал обязанности по ленинскому уголку и... занялся организацией кружка ВНО - военно-научного общества. Это было куда интереснее и существеннее. На занятиях кружка я сделал доклад, вернее реферат, по книге Триандофилова «Размах операций современной армии». Принимали мы участие и в дискуссии, проходившей в ВНО морского гарнизона на тему «Какой флот нам нужен». Насколько я помню речь шла об обороне с моря, как основной задаче и о роли в этом деле «москитного фло-та» - торпедных катеров - и морской авиации.
В заключение рассказа о первом курсе ВМУ два слова о переписке с москвичами. Первый семестр шел очень оживленный обмен письмами с коммунарами из пионеркоммуны. Часть ребят ушла в Фабзавуч, часть продолжала обучение до окончания семилетки и до поступления в техникумы. До полного среднего образования Малаховский детский поселок не дотягивал. Эта переписка как-то тихо-тихо затухала и осталась только с Шурой Харитоновой. Дружбу с ней мы поддерживали до самой ее смерти.
Таня сохранила все мои письма. Они перепечатаны на машинке и даны в приложении к воспоминаниям. Желающие могут прочитать их. Письма эти очень характерны для той эпохи и для наших с Таней отношений, которые сформулированы в надписи к карточке 25-го, где мы сняты вместе: «На всех наплевать, кроме тебя, а ты можешь делать, что хочешь». Но о наших отноше-ниях с Д.Т.Д. буду писать еще не раз.
Как никак спутница жизни в прямом или любом другом смысле.
Вот сейчас январский вечер. На улице уже темно. Мне идет девяностый год и я сочиняю мемуары. А Таня на кухне отвешивала масло для «мужиков» двойняшек правнуков Петьки и Пашки. Ей тоже через месяц ударит восемьдесят седьмой годик, а она - молодец, свое дело правит. В общем-то, мы оба в помощи пока что ни в какой не нуждаемся. И это уже хорошо. Так у нас с Таней в прошлом многое. Вот, например, была ссора вроде бы из-за моего поведения - танцульки, пивная и т.п. Так вот, что по этому поводу я ей написал в письме.
«Видно другого уж нету пути? Или просто так?, - пишет Татьяна и я ей отвечаю: «Рыло ты. Это ж мелочь и лишь ничтожная частица нашего быта. Говоря откровенно, разве плохо попрыгать и повалять дурака?. Разве это преступление послушать музыку в пивной и дружески поболтать за кружкой пива, поговорить хорошо, хорошо посмеяться и пошутить? Ясно, что если все это ставить в основу, для ради этого жить и работать - это было бы черт знает что. Но все это совсем не так». И еще в следующем письме я писал: «Все время находишься в училище. С одними же и теми людьми: встаешь, занимаешься, ешь, пьешь, в гальюн ходишь. В комсомоле они же, в клубе они же, везде одни и те же лица. В Ленинграде знакомых у меня нет. Есть дядя Володя и его жена Надежда «проклятая». (О ней и дяде Володе напишу попозже). Но я у них один раз был, больше не пойду. Да и не в Ленинграде они живут, а в Детском селе. Итак, в городе ни родных, ни знакомых, не говоря уж о друзьях. А денег иной раз и на кино нет. В день увольнения «на берег» вырвешься из училища. Отпускной би-лет в кармане и... больше ничего. Куда пойдешь? Кому скажешь?. Ты пойми, что надоест все до предела, а деваться некуда. Понятно это или нет? Походишь, походишь по городу и обратно, домой. Зайдешь в ближайший клуб, а там спектакль, вход по билетам. Или какие-то занятия, где ты ни к чему. В читальне посмотришь журнальчики и смываешься. Другой раз ребята зовут на вечеруху или балешник и уже пойдешь с охотой - потому что некуда идти. Да и не так же плохо на этих вечерах. Танцы иной раз до утра, а увольнительный до одиннадцати. Ну и смывались тайком». На общей фотографии класса надпись одноклассника Валентина Дроздова: «ПОМНИШЬ, КАК СМЫВАЛИСЬ». Могила вице-адмирала Дроздова в Александро-Невской лавре.
На втором курсе было веселее. Появился Пашка Дмитриев с Надей. Появились другие, уже ленинградские знакомые. А на первом курсе было иной раз тяжко.
Расскажу о том, единственном посещении дяди Володи. Как я сказал, жили они в бывшем Царском селе. Что бы попасть к ним хотя бы к полудню, нужно было уйти из училища до завтрака, натощак. Такое расписание поездов. Был я приглашен на торжественные именины. Приехал голодный, как черт. А по квартире разносится запах жареного гуся, который по свидетельству очевидца Антона Павловича Чехова, - «мастер пахнуть». Да еще примешивается запах пирога с капустой, моего любимого. Дело приближается в полудню. Вот, ду-маю, сейчас Надежда даст что-нибудь поесть. Куда тут! До прихода гостей ни-чего трогать нельзя. Я пробовал намекнуть, что приехал без завтрака, Куда там - намеков человек не понимает. Весь дом ходит голодный, а хозяйке невдомек. Она то одно перехватит, то другое и сыта. А уезжать мне нужно было из Дет-ского села не позднее семи вечера, иначе во время в училище не попадешь. Следующий поезд - самоволка, со всеми вытекающими последствиями. Гости постепенно подходят и подходит час моего прощания. Я опять было намекнул - но без толку. Так и уехал не солоно хлебавши. Было у меня несколько копеек - купил бунт черного хлеба. Ох, и вкусен же он был!
Чтобы не возвращаться более в дяде Володе скажу, что эта его жена, которая как-то сказала: «У Боровиковых это отсутствует», сильно повредила своему мужу. Не хочется рассказывать подробности. Все они - дядя, его жена и двое сыновей погибли в блокадном Ленинграде.
Вот кажется и все рассказал о первом курсе.
_________________
Оказывается во время первой моей компании я вел кое-какие записи, вроде дневника, только не регулярного. Помещаю его целиком.
Закончился первый курс неожиданной для всех поездкой в Москву на первомайский парад. Несколько дней тренировки прошли очень быстро, и вот мы уже в Москве. Остановились в Хамовнических казармах. 20 Апреля нам да-ли увольнение в город. Откровенно говоря, я не думал, что проведу все свободное время с Татьяной. Между нами было что то вроде драки или ссоры. В общем, охлаждение отношений. И вот я еду в трамвае по Мясницкой улице и вижу, идет моя милая. Спрыгнул на ходу и подбежал к ней. Больше мы практически не расставались. А может быть это было в какой-нибудь другой мой приезд в Москву. Пожалуй, в другой. Но все равно надо сказать, что пока у нас не установились стойкие отношения, каждый раз при встрече приходилось мне завоевывать позиции заново. Пока я был в Ленинграде, т.е. в интервале между отпусками, кто-то подбивал клинья под мою подружку. Это я чувствовал сразу.
Утром первого мая нам приказали одеть на фуражки белые чехлы. Явился командир нашего батальона и начал осмотр. Но тут произошло любопытное происшествие. Вместо осмотра командир батальона вышел перед строем и объ-явил, что вчера поздним вечером кто-то из курсантов учинил драку с милиционерами и скрылся во дворе казарм, куда милицию не пустили. Сейчас эти милиционеры, а их было трое, обойдут строй и опознают нарушителя порядка. Тут я почувствовал сильный запах водочного перегара. Сзади стоял курсант Сергей С. С замазанными белилами синяками. Милиционеры медленно шли вдоль строя, начиная с правого фланга. И по мере продвижения их к левому флангу, где на шкентеле стояли малорослые курсанты, я и то был далеко не последний. Так вот, по мере продвижения трех рослых дядей к левому флангу раздались смешки и в конце концов не дойдя до нас на несколько человек, дяди остановились и сказали, что нет, здесь его, нарушителя нет. Контр-адмирал Сергей С. Доблестно сражался в дни Великой отечественной войны. Два раза его снижали в звании, но потом вскоре возвращали. После войны перед уходом в запас он занимал высокий пост.
Прошли мы по Красной площади отлично. Но с парада в казармы нас от-правили каким-то кружным путем, чтобы как можно больше москвичей увидели доблестных моряков. И во всех праздничных колоннах пели только одну песню - «Ты моряк красивый сам собою. Тебе от роду двадцать лет. Полюби меня, моряк, душою, что ты скажешь мне в ответ. По морям по волнам...» и т.д. Прохо-жие подгоняют шаг под строй, заговаривают с нами, что-то спрашивают. За этот длительный переход мы подустали и песня про моряка, которую все поют и поют москвичи, словно никаких других песен нет, поднадоела изрядно. В конце мы уже не отвечали на вопросы москвичей, а шли молча, насупясь.
После поездки на парад продолжалась экзаменационная сессия. Теперь идем на линкор «Марат» проходить первую морскую практику на боевых ко-раблях, матросами.
Первую мою морскую кампанию я вел дневник с тайной мыслью исполь-зовать его для дальнейшей рабкоровской деятельности. Я даже в план работы на лето вставил пункт - «корство» что означает рабкорство.
Я сейчас буду перечитывать свой дневник, а в воспоминания буду заносить свяческие соображения и комментарии, которые появятся.
Итак... начинаем.
Человек сам себе награда,
Если только умеет жить.
Хочешь быть человеком что надо
Да не знаешь, сумеешь ли быть
А.Б.