Мемуары деда - 1922 г. - Москва. Начало

[oryx_and_crake]

Все записи деда


МОСКВА

Москва двадцать второго года. Какое впечатление она произвела на молодого человека возраста Жюльена Сореля и Рюбампре, героев романов Стендаля и Бальзака. Но я приехал не с целью завоевать столицу. Задачи были куда проще. Во-первых, выжить и, во-вторых, учиться.
Первая задача оказалась сложнее второй. Мама по приезде в Москву тут же поступила на телеграф и поселилась в доме, где жила ее подруга по работе Глафира Петровна Гладкова. Комнату ей выделил домовой комитет. В то время это была сила - сила общественности. Таня тоже поступила на телеграф. Но двух их жалований, как тогда говорили, конечно, не хватало на жизнь нашей большой семьи - мы с Таней и иждивенцы Елена, Сусанна и племянник Юра, сын дяди Володи, живший с мамой начиная с Белебея, и аз грешный, демобилизованный, полуграмотный молодой человек. Всего семь человек. И все в одной, правда очень большой, комнате, что-то метров сорок.
Недалеко от нас была знаменитая Сухаревка - огромный рынок, занявший почти целиком Садовое кольцо от Самотеки до Красных ворот и далее до Курского вокзала. В Центре стояла Сухарева башня, носившая это имя по фамилии полковника стрелецкого полка Сухарева. Сухаревка была как бы символом частной торговли, черного рынка, не прекращавшего своего существования в годы военного коммунизма. На Сухаревке можно было купить все, что угодно. Ее неоднократно закрывали, но она как Феникс не горела в огне и возникала все в новых и новых местах, даже в подмосковных поселках.
Сухареву башню сломали в тридцатых годах. Со сноса ее и десятков церквей-памятников архитектуры и вообще русской культуры, в том числе Храма Христа Спасителя и Красных ворот и Триумфальных ворот на Тверской началась реконструкция Москвы, увы, не закончившаяся и в наши дни.

Иногда сравниваю теперешний переход к рыночным отношениям с переходом от военного коммунизма к НЭПу. Но тогда для этого перехода достаточ-но было одного года. А сейчас идет девятый год перестройки, а все еще нет ясности в путях этой перестройки, не говоря уже о результатах. Короче говоря, для такого перехода и тогда, и сегодня нужно было наличие крестьянства готового к переходу к фермерству и предпринимателей, имеющих не только желание разбогатеть во что бы то ни стало, но и имеющих первоначальный капитал и навыки ведения предприятия.

Но обо всем этом как-нибудь потом, а сейчас вернемся к нашей жизни в начале НЭПа. Сухаревка нас выручала. Мы клеили пакеты для сухаревских торговцев и пробовали торговать ячменным кофе на сахарине. Мы знали, сколько нам стоил один большой чайник этого кофе. И, когда выручка достигала этой суммы, прекращали торговлю и остаток выпивали сами. Наше "предприятие" просуществовало очень недолго. Вскоре я нашел работу ночного сторожа в швейной мастерской на Покровке. В обязанности мои входило охрана мастерской в нерабочее время - одна ночь через каждые три дня. Взяли меня на работу только потому, что у меня был мой карабин, с которым я приехал в Москву. Плата была один пуд белой муки в месяц. Да вы не ошиблись - один пуд муки в месяц.
Мастерская принадлежала какому-то "хозяину", которого я ни разу не видел. Всю мастерскую вел старик еврей, до того типичный, что с него можно было бы рисовать иллюстрации к произведениям Шелома Аллейхема. И все рабочие были из местечковых евреев, занесенных бог знает какими ветрами в Москву. Так я познакомился с незнакомым мне до сих пор миром.
Работа эта продолжалась недолго - месяц-полтора. Меня схватила малярия. Я сумел- таки подцепить ее на Кавказе. С регулярностью вращения планет наступали часы жуткого озноба, потом пот, потом сон, не освежающий, а изнурительный. После приступа общая слабость. В один далеко не прекрасный день после очередного приступа температура не упала, а наоборот поднялась где-то под 40° С. Вызвали врача. Тот сразу определил - сыпной тиф. Подцепил я его в мастерской. Приближался какой-то праздник. Мастерская была завалена срочной работой. Работали почти круглые сутки. Особенно доставалось глав-ному мастеру. Как раз в ночь моего дежурства он закончил последний праздничный заказ. Лег и не проснулся.
А меня свезли в инфекционный корпус Русаковской больницы. Отправляли меня зимой в папином полушубке, а вышел я весной. Плюсовая температура, а у меня в руках зимние вещи. Некому было зайти за мной в больницу. Помню, с каким страхом переходил я улицу. Так неуверенны были шаги и вообще все движения. Таким беспомощным я был только после холеры. Да, тогда пожалуй было полегче. Посетителей ко мне не пускали. Только один раз был дядя Геша. С присущим ему очень важным видом он пригласил ко мне главного врача больницы. Строго указал ему на недочеты и очень важно вышел. Никто у него не спросил кто он такой, откуда и что ему надо. Приняли за высокое начальство, а начальство есть начальство, у него ничего не спрашивают. Замечательные были очень белые булочки, испеченные из муки поставляемой АРА. АРА - это сокращенное английское наименование Америкен Рильиф Администрейшн - управление американской помощи. Сейчас не принято упоминать об американской помощи во время голода 21 года. А надо бы.
Пока я был в больнице, умерла моя младшая сестра Елена. От туберкулеза лимфатических желез. Она во время наших странствований не поправилась. Где и как ее похоронили, не знаю ни я, ни другие члены семьи.
Высокая температура во время сыпняка, как это ни парадоксально, способствовала излечению от малярии. Больше приступов не было. Только иногда я чувствовал себя неловко и оказывалось, что это было время очередного приступа.

Надо было как-то устроить, наладить жизнь. В городе была большая безработица. Зашел я было на биржу труда в Рахмановском переулке и ушел оттуда обескураженным. Тут даже встать на очередь было очень сложно - огромные очереди с предварительной записью. Однажды мне предложили место практиканта по физкультуре и спорту в Детскую опытно-показательную колонию им. Луначарского в Марфино под Москвой. специальные исследования. Из Москвы отправляются экскурсии в дворцово-парковый заповедник Марфино.
Откуда-то я узнал, что в Марфино в начале девятнадцатого века была главная российская ложа франкомасонов. Где-то должен находиться зал ложи, в котором в масоны принимали Пьера Безухова. Такого зала в Марфино не было ни на первом, ни на втором этажах. В подвальные помещения входа я не обнаружил. Мог быть сделан туда потайной проход из камина первого этажа. Нет, ничего подобного. Может быть, вход был из одной из ниш в террасе, опускавшейся от дворца к озеру? Но и там я ничего похожего не нашел. Поиски мои усилились после того, как ночью в неосвещенном вагоне пригородного поезда кто-то четко сказал:
- Парень! Ты брось это дело. Не то плохо будет.

От станции Катуар до Марфино будет километров пять. Раз, когда я шел поздно ночью домой в Марфино, мне показалось, что в меня стреляли. Поиски зала я прекратил, когда детская колония переехала обратно в Москву.

Много позднее, когда в Марфино был дом отдыха ВВС, я узнал, что подвал, в который я пытался проникнуть, был забит гнилой картошкой. Вход в него и окна были замурованы кирпичом. А когда очистили подвал, то там оказалась спрятанная великолепная посуда и другие ценные вещи, которые Панина, при Керенском бывшая министром просвещения, не смогла вывезти. Эти-то вещи и караулила какая-то группа деревенских жителей, коей было поручено обеспечить их сохранность.
Вообще, надо сказать, что местные крестьяне поминали графиню Панину только хорошими словами, она построила для окрестных селений школу, больницу, помогала кооперативу и вообще всячески заигрывала именно с местными жителями, дабы они не взялись за топоры. Нещадной эксплуатации подвергались батраки далеких от Москвы имений.

Заведовала колонией первая жена Луначарского. В колонии воспитывался и сын Анатолия Васильевича - тоже Анатолий. Звали его ТоТо-второй.
Анатолий Васильевич регулярно делал доклады на разные темы, в том числе и антирелигиозные, что не мешало некоторым воспитательницам водить преимущественно девочек в бывшую часовню богу помолиться.

Как-то поздней осенью Анатолий Васильевич взял меня с собой на машину, возвращающуюся в Москву. Он поинтересовался кто я такой, что делаю в колонии. Узнав, какое у меня образование - четыре класса гимназии - он строго на меня посмотрел и серьезно сказал:
- Учиться надо, молодой человек, прежде всего учиться.
И сам по своей инициативе тут же написал записку Заведующему рабфа-ком имени Покровского при 1-м МГУ.
Прочитав адресованную ему записку заведующий рабфаком, молодой человек чуть старше меня, спокойно ответил:
- Приходи осенью будущего года. А Луначарскому скажи, чтобы он вместо того чтобы писать записки, которые мы выполнить не в состоянии, обеспечил бы нас помещением.
Я хотел было добавить в этом месте, как бы отреагировал, на записку министра теперешний директор любого вуза, но осекся. Сейчас, пожалуй, мог бы быть и такой ответ.

Итак, обе задачи - выжить и учиться - стояли, как будто лета и не было. Я рассчитал, что если заниматься только математикой и физикой - основными предметами экзаменов в ВУЗы, то я смогу пройти весь оставшийся курс средней школы за одну зиму. Весной сдать их экстерном за среднюю школу и осенью поступить в ВУЗ. Что же делать? Учиться или работать. Или же и учиться и работать. Учиться естественно на вечернем рабфаке. Рассказал я маме и про свои расчеты за одну зиму покончить со средней школой. Это, если мама и Та-ня смогут меня содержать. Мама сразу сказала буквально следующее:
- Сейчас для тебя главное - учеба. Стоит с известными лишениями прожить зиму: чтобы на три или на два года сократить общий срок учения. Сиди и занимайся. Голодать не будем. Как-нибудь проживем.
На ехидное замечание дяди Геши:
- Не стыдно тебе такому лоботрясу сидеть на маминой шее?
Я ответил:
- Нет, ничуть не стыдно, Чем скорее встану на ноги, тем лучше будет всем, в том числе и маме, у которой я якобы сижу на шее.

Так оно и вышло.
А предыдущие, самые тяжелые годы, я не только не "сидел у матери на шее", а осень ей помогал. Так и порешили - мне учиться, чтобы осенью 23-го года стать студентом. Так и сделал. Только, хоть на следующим год я и был принят без экзаменов в два учебных заведения - Институт им. Ломоносова на факультет моторостроения и Инфизкульт им. Сталина, учиться и там и тут не пришло. Об этом расскажу дальше.
В огромной бывшей барской, а ныне коммунальной, квартире мне отвели ванную комнату. Газовая колонка не действовала, и никто ванной не пользовался. Свету в ванной комнате было маловато - верхнее окно выходило б жилую комнату. Здесь я и сидел буквально все время, не занятое едой и сном. Память у меня была очень хорошей. Порой было достаточно один раз прочитать страницу, чтобы тут же повторить ее наизусть. Сначала дело шло очень бойко. Даже с некоторым опережением графика. Потом пошло медленнее и медленнее, Я увидел, что к весенним экзаменам я не успею все подготовить. Узнал, что на Покровке недалеко от нашего Большого Успенского переулка, есть вечерние рабочие курсы имени Герцена с правами рабфака. Это было то, что мне нужно. Там прием шел все время. Проверили мои знания. Оказалось, что по математике я мог бы учиться на последнем выпускном третьем курсе, а по русскому языку надо все начинать сначала. Физика и химия тянули на второй. Меня приняли на второй курс и предоставили право сдавать экзамены в зимнюю сессию вместе с третьим курсом. Одним словом, весной я получил аттестат зрелости и право окончившего рабочий факультет поступать в ВУЗ без экзаменов.

На курсах быстро образовалась небольшая дружная компания. При курсах было два кружка - спортивный под моим руководством и театральный, которым блестяще руководил преподаватель русской литературы Федерс. Имени не помню. Ставили пьесы Островского "Бедность не порок" и не помню чью, пьесу "Павел Первый". Б этой пьесе мне дали роль Бенкендорфа, но тут же сняли с этой роли потому как при первом моем появлении в зале раздался смех. Зато роль Разлюляева я доиграл до конца.
Выпускали и стенную газету. Спорили о названии - "Красный звон" и "Даешь учебу". Выпустили под лозунгом "Довольно звону, даешь учебу". 1-го мая 23-го года вышли на демонстрацию в районной колонне спортсменов. Было изрядно холодно. Солнце скрылось. Пошел снежок. Тренерская забота о спортсменах сказалась на мне самом. Как-то во время перемены я демонстрировал "прыжок в окно". Тут нужно вовремя "сложиться", чтобы не задеть головой о верхнюю раму. Два прыжка были удачными, а при третьем я задел за высту-пающий вниз штырек оконного шпингалета. Пришел я в себя у родильного дома. Как оказалось, это был ближайший пункт, где могли оказать первую по-мощь. Ребята говорили, что после прыжка встал на ноги, закрыл голову платком и сказал: "Все в порядке. Бегу в родильный дом!" Это главная забота тренера, как и врача, - не повредить человеку. Видно у меня в подсознании было - в случае чего бежать в родильный дом.
Иногда мне приходится проходить мимо открытых ворот, за которыми виден старинный особняк, построенный в конце восемнадцатого века и, наверное, целого до сих пор. Что-то там за учреждение?

Вместе с однокурсницей Таней Дембицкой, будущей сотрудницей "Известий Вцик" мы писали приключенческий роман. Сначала я. завел героя в немыслимо трудное положение и отдавал роман ей. Она должна была спасти героя и снова ввергнуть в пучину несчастий. Роман возвращался ко мне, и я должен был вытянуть его, героя, из беды и т.д. Для меня этот "роман" кончился благополучно. Я не женился.

С другим однокурсником, Векманом: я помогал авиаконструктору Чера-новскому строить свой планер и самолет параболической формы без хвостового оперения. Эту затею пришлось бросить. Черановский работал на Ходынском поле и ездить туда было долго и дорого. Взад вперед 20 копеек = четырем французским булкам.
Прекрасные отношения установились с двумя военными, посещавшими наши курсы - Кораблевым и Маневичем. Где они служили я не знал, но однаж-ды встретил Кораблева с ромбом в петлицах. И это не помешало ему однажды разыграть на Покровке бегство и преследование, с использованием попутного транспорта и проходных дворов.

Выпускное сочинение я написал с оценкой отлично. Ужасающая неграмотность при поступлении на курсах была обусловлена тем, что я категорически не признавал знаки препинания и окончания слов. Темой я взял образ гусара-патриота и поэта Денисова. Кончалось сочинение словами поэта Дениса Давыдова, обращенными к Наташе Безуховой, в девичестве Ростовой:

Мы все несем едино бремя
Только жребий наш иной
Вы назначены на племя
Я назначен на убой.

Хорошее было время. На курсы я бегал в одном свитере. Папину поддевку не признавал. Благо близко. И при любой температуре. Как-то много лет спустя уже курсантом военно-морского училища я в одном бушлате ехал в трамвае по Покровке и слышу сзади голос: "Андрей! Это ты?" Обернулся - Таня Дембицкая. Она говорит: "Я тебя узнала сразу, только такой сумасшедший, как ты может в трескучий мороз ходить раздетым". Тут я принялся рассказывать ей о шести формах - номерах - одежды. И то, что в каждом номере есть три варианта - парадный, строевой и повседневный.
Хорошо быть молодым, ходить в мороз раздетым и объяснять подружкам тонкости морской службы.