oryx_and_crake (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
oryx_and_crake) wrote2007-01-28 12:42 am
oryx_and_crake) wrote2007-01-28 12:42 am
Entry tags:
Мемуары деда - 1920 – 1921 г. - Командирские курсы. Окончание
Все записи деда
В клубе мне удалось подобрать хорошие финские гоночные лыжи. Местность в окрестностях города была холмистая с плавными подъемами и спусками и лучшим развлечением и отдыхом были прогулки на лыжах. Во время одной из них, ярким солнечным днем, я неспеша катился под уклон навстречу солнцу по ослепительно сверкавшему насту. И вдруг у меня под ногами оказался обрыв в несколько метров высоты и внизу крохотная речка-ручеек с незамерзшей водой, в которую я благополучно въехал примерно по колено. Лыжи покрылись льдом и скользили еле-еле. До дома было 3-4 километра. Штаны и пьексы мгновенно заледенели. Мороз был изрядный даже по тем местам. Чем бы все это кончалось не знаю. Выручила натренированность, приобретенная в Екатеринбурге на курсах. Вблизи проходила наезженная зимняя дорога и по ней я бегом на полусогнутых, на носках добрался все-таки до дому вполне благополучно. В этой речке Багров-внук ловил рыбу и называлась она не то Усень, не то Узень. Вид открывшийся передо мной, когда я оказался над этой речкой был один из тех, которые запечатлеваются в умственном взоре на всю жизнь как это было в Крыму, в Таора Мине (Сицилия) и в немногих других местах и моментах.
Но пора расстаться с городом Белебеем. В августе я получил отпуск и отправился на Кубань - искать там дядю Гешу. Надвигался неурожай. Местные жители говорил, что голод будет ужасный. Весной и летом ни капли дождя. Неурожай и, как следствие, голод проходят по этим местам регулярно - раз в 10-11 лет. Всегда кое-где выручали запасы хлеба, которых на этот раз не было. Шел седьмой
год войны и разрухи. На семейном совете решили - ехать мне на Кубань к дяде Геше. Там голода не будет. И я поехал. Когда-нибудь и где-нибудь я расскажу подробнее о моих поездках 21 года. Как-никак 8 январе я проехал из Екатеринбурга в Белебей. Из Белебея в Москву. Оттуда в Горький. Потом в Казань. Б августе из Белебея в Екатеринодар, оттуда в Туапсэ. Из Туапсэ в Белебей и снова обратно в Туапсэ. Железные дороги тех времен хорошо описаны в "Голом годе" Пильняка в "России кровью умытой" Артема Веселого и в других книгах. Но кое-что осталось и на мою долю.
Дядю Гешу в Краснодаре я не застал. Оказывается он был назначен Заведующим Отдельским (уездным) Отделом здравоохранения в городе Туапсэ. Там я его и разыскал. Дядя Геша дал мне документы - вызов и требования на билеты - для мамы, Тани и ребят. Эта моя поездка в Туапсэ и обратно заслуживает специального описания, что я постараюсь сделать, а сейчас начну с моего приезда из отпуска на ст. Белебей-Аксаково.
- Ты куда? - спросил меня встретившийся мне на станции мой знакомый,
- Домой.
- Нет у тебя в Белебее дома. Отец умер. Мать в Альшеево-Раевке. Там и Татьяна.
Тем же поездом, которым я приехал, отправился я дальше. В Альшеево-Раевке на месте интерната вижу пустые разоренные дома и никого ... Соседи рассказали, что интернат был разгромлен бандой, что убили учительницу и бывших с ней девочек. А кто уцелел, тех перевели в коммуну "Красное знамя" и объяснили как добраться до этой коммуны - до Довлеканово поездом, а там 20 с лишним километров пешком.
Так. Еду дальше. В Довлеканове в райисполкоме мне подтвердили, что в округе сверепствует банда, не признающая советской власти и не сложившая оружия после перехода к НЭПу. Звездной августовской ночью шагал я по пустынной степи, ориентируясь по телеграфным столбам, и утром оказался в коммуне. Первой увидел Сусанну - живой и здоровой. Все наши были целы. Мама работала воспитательницей, как и раньше, в остатках интерната.
И два слова о коммуне.
Коммуна "Красное знамя" состояла из двух резко отличных друг от друга групп. Во-первых, это были златоустовские рабочие, вошедшие в коммуну с целью обеспечить свои семьи - рабочих знаменитого завода в Златоусте - хлебом и вообще продовольствием. Они уже хлебнули горя и недоедания за предыдущие годы. Руководили этой группой большевики во главе с заместителем заведующего коммуной т.Жук, личностью во всех отношениях примечательной. Остальные коммунары были крестьяне из деревень расположенных вблизи Златоуста, то есть мест не слишком хлебородных. Во главе их стоял правый эсер, фамилии не помню. В коммуне было все общее кроме личной одежды и умывальных принадлежностей. А как же иначе? Ежели коммуна, так уж настоящая коммуна - все общее. Общее было и питание - в столовой. Коммуна была создана в Златоусте и ей передали хозяйство немца -помещика со всем с/х инвентарем. Большой клин засеяли яровым, но почти ничего не уродилось. С одной десятины собирали по два-три пуда зерна. И собирали, хоть и почти ничего. На общем собрании коммуны было решено - собрать весь урожай, разделить хлеб по наличному числу коммунаров и ... распустить коммуна до будующей весны. Всем разъезжаться кто куда хочет. На каждого приходилось всего по два пуда зерна. О семенах не могло быть и речи.
Я, как положено, явился в правление, доложил кто я и попросил разрешения пока пожить в коммуне. У меня спросили сделали ли мне антихолерную прививку. Я говорю - да, привили, но только не все три укола, как полагалось, а только два. Очень хорошо. Останешься в
коммуне, а мы все завтра уезжаем в Давлеканово на прививку. Поручением мне было дано одно, но очень важное - пасти свиное стадо, не допускать их к огородам, где кое-что уродилось. В полдень их следовало напоить и запереть в свинарнике - жары они не переносят.
До полудня тщетно я воевал со свиным стадом, гонял их то туда, то сюда, и с ужасом думал как я загоню их в хлев, как напою водой. Туда это от огорода, а сюда - от посева гороха. Но в полдень свиньи сами собрались около колодца и тыкались мордами в пустые колоды. Ведро за ведром выливал я в колоды и на свиные туши. Свиньи сами бросались по струи воды. А после водопоя я едва успел открыть двери свинарника, как они кинулись туда чуть не сбив меня с ног. Свиньи оказыается очень умные животные. Я заметил, что они боятся голоса человека и на другой день соей свинопасной карьеры, я уже не бегал за ними, а сидя на пригорке, откуда все было видно, дико кричал -Куда!!! Назад!!! - и свиньи сворачивали с пути на огород или на горох.
Коммунары вернулись из Давлеканова и меня поставили на молотилку. Отгребать полову и подавать ее к стогу.
Я только-только приладился к этой нетрудной работе как меня словно палкой ударило по животу. Страшная боль, рвота и одновременно понос. Я как скошенный упал скорчившись на землю и потерял сознание. Пришел в себя только не третий день. Мама сказала, что от меня за эти три дня остались кожа да кости. Я был так слаб, что не мог сам передвигаться. Но восемнадцать лет, которые только что исполнились, это не восемьдесят, а тем более не девяносто, и я быстро в несколько дней совсем встал на ноги. Это была холера, слегка ослабленная двумя прививками.
Вскоре мы собрались и уехали из коммуны в Белебей. Хоть мама и не была членом коммуны, но ей все же выдали два пуда муки. Переезд в Белебей был не без приключений, но об этом после, а сейчас я расскажу о трагедии разыгравшейся на наших глазах. Дело в том, что глава крестьянской части коммуны был женат, вернее жил как с женой со своей собственной дочерью. У них был ребенок, заморенное существо, страшное с виду и к тому же с незаживающим свищем. Дочка-жена посмела пожаловаться на свою судьбу вожаку рабочей части коммуны Жуку. Узнав про это муж запретил ей встречаться с Жуком и разговаривать с ним. При нас он был в отъезде и только что вернулся из Давлеканова.
На вопрос, где жена, ему ответили - ушла в поле с Жуком. "Ах, так! Ну, я им покажу" - с этими словами он схватил винтовку и на ходу заряжая ее кинулся за "преступной парой". У Жука был с собой наган. С одной стороны поселка была возвышенность пересеченная оврагами и промоинами. На ее склоне разыгралась дуель в духе Джека Лондона между Жуком и отцом-мужем. К счастью скоро стемнело. Перестрелка закончилась ничем.
Утром отец выгнал дочь из дома. Выгнал при всем народе, привязав к ней сбоку пустой чайник с камушками, звеневшими при каждом шаге. Мы смотрели и ничего не смогли сделать. А через несколько дней уехали и мы.
Нам дали одну подводу, а на вторую я, как отпускник, получил подорожную и ехал на перекладных. Это значит, что ехал я по некоему один раз навсегда заведенному маршруту, в котором были пункты, где согласно подорожной давали новую подводу, а старая уезжала назад. Сначала ехали все вместе, но потом мне пришлось оставить мать, так как они ехали не по маршруту подорожных. Договорились о встрече в месте, где они будут ночевать. Было очень жарко. Ехал я в одних штанах и рубашке, босиком. На предыдущем этапе мне сказали, что подводу я получу в следующем пункте без больших разговоров. Дадут охотно, но могут отвезти не туда, куда надо, а прямо в банду. Указали и на приметное место, где дорога раздваивается, и что нам надо направо, только направо. Возницей был парнишка лет пятнадцати. Я на его глазах переложил бывший у меня наган из одного крмана в другой, а при подъезде к развилке, предупредил, что в случае чего первая пуля будет ему. На развилке повернули вправо, и вскоре увидели нашу подводу. Лошадь была расседлана и паслась на лужку. Мама и возница развели костерок. Полная идиллия. Но не успели мы толком расположиться на ночь как к нам подскакал верховой и закричал:
- Вы что, с ума сошли. Здесь сейчас будет бой. Чтоб вашего духу тут не было.
Понятно, что мы собрались и очень быстро.
В Белебее я окончательно поправился и пришел в себя. Перед отъездом разыгралась такая трагикомическая сценка- Верстах в десяти от Белебея жил один мужик, с которым мама в свое время проводила обменные операции -вещи на продукты. За ним оставалось еще три пуда муки выменянные на отрез поплина светло-желтого цвета отдававшего золотом. За мукой надо было идти к нему. Вставал вопрос идти или не идти. С одной стороны далеко, да и не безопасно, а с другой - мука - это мука и оставлять ее было жалко. Наконец решили - идти. Но тут маме стало плохо. Голова заболела и тошнит. Значит, не идем. Но мама постепенно оживала и скоро была, как ни в чем не бывало. Так может пойдем, говорю- Мама соглашалась, но ... тут ей снова становилось плохо. И так несколько раз. То туда, то сюда. И это не было притворством, упаси бог, просто ей на самом деле делалось плохо при мысли об этом походе. Все-таки пошли и получили хоть не три пуда, а полпуда пшена, но и это было благородно со стороны мужика не забывшего свой долг.
Домой шли дождливой августовской ночью. Не было видно ничего. Абсолютно ничего. К тому же шел дождь. Дорогу нащупывали ногами. И почему-то было очень весело. Во-первых, не даром прошлись. Надежд не получение долга было мало. Во-вторых, в такой темноте идти было совершенно безопасно.
Итак, с Белебеем было покончено. Мой год - 1903 - в армию не призывался и без большого труда мне удалось уволиться из армии и "вернуться в первобытное состояние", как было написано на выданном мне документе. Этот документ - анкета, составленная в военкомате - была сдана при поступлении в Морское училище. Когда после войны встал вопрос об увольнении в запас и в отставку, я пытался найти следы своего пребывания в Красной армии в архиве ВМУ им.Фрунзе, но их не оказалось. А жаль - все- таки лишние два года в армии
* * *
На семейном совете - мама, Таня и я - было решено ехать все-таки в Туапсэ, по Гешиным документам. Мне выехать пораньше, дней на пять, чтобы не месте все приготовить к приезду мамы и девочек. Так и сделали. Но в Самаре у меня увели мой чемодан, а в Сызрани - вещевой мешок со всеми моими документами. Я остался гол, как сокол, да еще с револьвером в кармане. Попадаться в руки патрулей или обходов было ни к чему, да еще с оружием. Я спрятал револьвер в колодце на сквере против вокзала и поехал назад, оставив на стенке вокзала такую записку: "Мама. У меня украли все вещи и документы. Еду обратно в Белебей. Твой Андрей". Вернулся я в Белебей. Заново оформил документы, приехал в Сызрань и там нашел надпись на стене: "Милый растяпа. Мы решили ехать не в Туапсэ, нечего там делать, а в Москву. Авось не пропадем. Мама". Вещи, в основном дяди Володи, были отправлены багажом. Таня поехала сначала в Туапсэ, за багажом: а потом в Москву. А я ей в помощь. Так и сделали. В сентябре я был на месте. Дядя Геша к этому времени из города уехал, тоже в Москву и по тем же соображениям. Мы с Таней сам-друг остались в Туапсэ. Таня тут же уехала и началась моя Кавказская эпопея.
В клубе мне удалось подобрать хорошие финские гоночные лыжи. Местность в окрестностях города была холмистая с плавными подъемами и спусками и лучшим развлечением и отдыхом были прогулки на лыжах. Во время одной из них, ярким солнечным днем, я неспеша катился под уклон навстречу солнцу по ослепительно сверкавшему насту. И вдруг у меня под ногами оказался обрыв в несколько метров высоты и внизу крохотная речка-ручеек с незамерзшей водой, в которую я благополучно въехал примерно по колено. Лыжи покрылись льдом и скользили еле-еле. До дома было 3-4 километра. Штаны и пьексы мгновенно заледенели. Мороз был изрядный даже по тем местам. Чем бы все это кончалось не знаю. Выручила натренированность, приобретенная в Екатеринбурге на курсах. Вблизи проходила наезженная зимняя дорога и по ней я бегом на полусогнутых, на носках добрался все-таки до дому вполне благополучно. В этой речке Багров-внук ловил рыбу и называлась она не то Усень, не то Узень. Вид открывшийся передо мной, когда я оказался над этой речкой был один из тех, которые запечатлеваются в умственном взоре на всю жизнь как это было в Крыму, в Таора Мине (Сицилия) и в немногих других местах и моментах.
Но пора расстаться с городом Белебеем. В августе я получил отпуск и отправился на Кубань - искать там дядю Гешу. Надвигался неурожай. Местные жители говорил, что голод будет ужасный. Весной и летом ни капли дождя. Неурожай и, как следствие, голод проходят по этим местам регулярно - раз в 10-11 лет. Всегда кое-где выручали запасы хлеба, которых на этот раз не было. Шел седьмой
год войны и разрухи. На семейном совете решили - ехать мне на Кубань к дяде Геше. Там голода не будет. И я поехал. Когда-нибудь и где-нибудь я расскажу подробнее о моих поездках 21 года. Как-никак 8 январе я проехал из Екатеринбурга в Белебей. Из Белебея в Москву. Оттуда в Горький. Потом в Казань. Б августе из Белебея в Екатеринодар, оттуда в Туапсэ. Из Туапсэ в Белебей и снова обратно в Туапсэ. Железные дороги тех времен хорошо описаны в "Голом годе" Пильняка в "России кровью умытой" Артема Веселого и в других книгах. Но кое-что осталось и на мою долю.
Дядю Гешу в Краснодаре я не застал. Оказывается он был назначен Заведующим Отдельским (уездным) Отделом здравоохранения в городе Туапсэ. Там я его и разыскал. Дядя Геша дал мне документы - вызов и требования на билеты - для мамы, Тани и ребят. Эта моя поездка в Туапсэ и обратно заслуживает специального описания, что я постараюсь сделать, а сейчас начну с моего приезда из отпуска на ст. Белебей-Аксаково.
- Ты куда? - спросил меня встретившийся мне на станции мой знакомый,
- Домой.
- Нет у тебя в Белебее дома. Отец умер. Мать в Альшеево-Раевке. Там и Татьяна.
Тем же поездом, которым я приехал, отправился я дальше. В Альшеево-Раевке на месте интерната вижу пустые разоренные дома и никого ... Соседи рассказали, что интернат был разгромлен бандой, что убили учительницу и бывших с ней девочек. А кто уцелел, тех перевели в коммуну "Красное знамя" и объяснили как добраться до этой коммуны - до Довлеканово поездом, а там 20 с лишним километров пешком.
Так. Еду дальше. В Довлеканове в райисполкоме мне подтвердили, что в округе сверепствует банда, не признающая советской власти и не сложившая оружия после перехода к НЭПу. Звездной августовской ночью шагал я по пустынной степи, ориентируясь по телеграфным столбам, и утром оказался в коммуне. Первой увидел Сусанну - живой и здоровой. Все наши были целы. Мама работала воспитательницей, как и раньше, в остатках интерната.
И два слова о коммуне.
Коммуна "Красное знамя" состояла из двух резко отличных друг от друга групп. Во-первых, это были златоустовские рабочие, вошедшие в коммуну с целью обеспечить свои семьи - рабочих знаменитого завода в Златоусте - хлебом и вообще продовольствием. Они уже хлебнули горя и недоедания за предыдущие годы. Руководили этой группой большевики во главе с заместителем заведующего коммуной т.Жук, личностью во всех отношениях примечательной. Остальные коммунары были крестьяне из деревень расположенных вблизи Златоуста, то есть мест не слишком хлебородных. Во главе их стоял правый эсер, фамилии не помню. В коммуне было все общее кроме личной одежды и умывальных принадлежностей. А как же иначе? Ежели коммуна, так уж настоящая коммуна - все общее. Общее было и питание - в столовой. Коммуна была создана в Златоусте и ей передали хозяйство немца -помещика со всем с/х инвентарем. Большой клин засеяли яровым, но почти ничего не уродилось. С одной десятины собирали по два-три пуда зерна. И собирали, хоть и почти ничего. На общем собрании коммуны было решено - собрать весь урожай, разделить хлеб по наличному числу коммунаров и ... распустить коммуна до будующей весны. Всем разъезжаться кто куда хочет. На каждого приходилось всего по два пуда зерна. О семенах не могло быть и речи.
Я, как положено, явился в правление, доложил кто я и попросил разрешения пока пожить в коммуне. У меня спросили сделали ли мне антихолерную прививку. Я говорю - да, привили, но только не все три укола, как полагалось, а только два. Очень хорошо. Останешься в
коммуне, а мы все завтра уезжаем в Давлеканово на прививку. Поручением мне было дано одно, но очень важное - пасти свиное стадо, не допускать их к огородам, где кое-что уродилось. В полдень их следовало напоить и запереть в свинарнике - жары они не переносят.
До полудня тщетно я воевал со свиным стадом, гонял их то туда, то сюда, и с ужасом думал как я загоню их в хлев, как напою водой. Туда это от огорода, а сюда - от посева гороха. Но в полдень свиньи сами собрались около колодца и тыкались мордами в пустые колоды. Ведро за ведром выливал я в колоды и на свиные туши. Свиньи сами бросались по струи воды. А после водопоя я едва успел открыть двери свинарника, как они кинулись туда чуть не сбив меня с ног. Свиньи оказыается очень умные животные. Я заметил, что они боятся голоса человека и на другой день соей свинопасной карьеры, я уже не бегал за ними, а сидя на пригорке, откуда все было видно, дико кричал -Куда!!! Назад!!! - и свиньи сворачивали с пути на огород или на горох.
Коммунары вернулись из Давлеканова и меня поставили на молотилку. Отгребать полову и подавать ее к стогу.
Я только-только приладился к этой нетрудной работе как меня словно палкой ударило по животу. Страшная боль, рвота и одновременно понос. Я как скошенный упал скорчившись на землю и потерял сознание. Пришел в себя только не третий день. Мама сказала, что от меня за эти три дня остались кожа да кости. Я был так слаб, что не мог сам передвигаться. Но восемнадцать лет, которые только что исполнились, это не восемьдесят, а тем более не девяносто, и я быстро в несколько дней совсем встал на ноги. Это была холера, слегка ослабленная двумя прививками.
Вскоре мы собрались и уехали из коммуны в Белебей. Хоть мама и не была членом коммуны, но ей все же выдали два пуда муки. Переезд в Белебей был не без приключений, но об этом после, а сейчас я расскажу о трагедии разыгравшейся на наших глазах. Дело в том, что глава крестьянской части коммуны был женат, вернее жил как с женой со своей собственной дочерью. У них был ребенок, заморенное существо, страшное с виду и к тому же с незаживающим свищем. Дочка-жена посмела пожаловаться на свою судьбу вожаку рабочей части коммуны Жуку. Узнав про это муж запретил ей встречаться с Жуком и разговаривать с ним. При нас он был в отъезде и только что вернулся из Давлеканова.
На вопрос, где жена, ему ответили - ушла в поле с Жуком. "Ах, так! Ну, я им покажу" - с этими словами он схватил винтовку и на ходу заряжая ее кинулся за "преступной парой". У Жука был с собой наган. С одной стороны поселка была возвышенность пересеченная оврагами и промоинами. На ее склоне разыгралась дуель в духе Джека Лондона между Жуком и отцом-мужем. К счастью скоро стемнело. Перестрелка закончилась ничем.
Утром отец выгнал дочь из дома. Выгнал при всем народе, привязав к ней сбоку пустой чайник с камушками, звеневшими при каждом шаге. Мы смотрели и ничего не смогли сделать. А через несколько дней уехали и мы.
Нам дали одну подводу, а на вторую я, как отпускник, получил подорожную и ехал на перекладных. Это значит, что ехал я по некоему один раз навсегда заведенному маршруту, в котором были пункты, где согласно подорожной давали новую подводу, а старая уезжала назад. Сначала ехали все вместе, но потом мне пришлось оставить мать, так как они ехали не по маршруту подорожных. Договорились о встрече в месте, где они будут ночевать. Было очень жарко. Ехал я в одних штанах и рубашке, босиком. На предыдущем этапе мне сказали, что подводу я получу в следующем пункте без больших разговоров. Дадут охотно, но могут отвезти не туда, куда надо, а прямо в банду. Указали и на приметное место, где дорога раздваивается, и что нам надо направо, только направо. Возницей был парнишка лет пятнадцати. Я на его глазах переложил бывший у меня наган из одного крмана в другой, а при подъезде к развилке, предупредил, что в случае чего первая пуля будет ему. На развилке повернули вправо, и вскоре увидели нашу подводу. Лошадь была расседлана и паслась на лужку. Мама и возница развели костерок. Полная идиллия. Но не успели мы толком расположиться на ночь как к нам подскакал верховой и закричал:
- Вы что, с ума сошли. Здесь сейчас будет бой. Чтоб вашего духу тут не было.
Понятно, что мы собрались и очень быстро.
В Белебее я окончательно поправился и пришел в себя. Перед отъездом разыгралась такая трагикомическая сценка- Верстах в десяти от Белебея жил один мужик, с которым мама в свое время проводила обменные операции -вещи на продукты. За ним оставалось еще три пуда муки выменянные на отрез поплина светло-желтого цвета отдававшего золотом. За мукой надо было идти к нему. Вставал вопрос идти или не идти. С одной стороны далеко, да и не безопасно, а с другой - мука - это мука и оставлять ее было жалко. Наконец решили - идти. Но тут маме стало плохо. Голова заболела и тошнит. Значит, не идем. Но мама постепенно оживала и скоро была, как ни в чем не бывало. Так может пойдем, говорю- Мама соглашалась, но ... тут ей снова становилось плохо. И так несколько раз. То туда, то сюда. И это не было притворством, упаси бог, просто ей на самом деле делалось плохо при мысли об этом походе. Все-таки пошли и получили хоть не три пуда, а полпуда пшена, но и это было благородно со стороны мужика не забывшего свой долг.
Домой шли дождливой августовской ночью. Не было видно ничего. Абсолютно ничего. К тому же шел дождь. Дорогу нащупывали ногами. И почему-то было очень весело. Во-первых, не даром прошлись. Надежд не получение долга было мало. Во-вторых, в такой темноте идти было совершенно безопасно.
Итак, с Белебеем было покончено. Мой год - 1903 - в армию не призывался и без большого труда мне удалось уволиться из армии и "вернуться в первобытное состояние", как было написано на выданном мне документе. Этот документ - анкета, составленная в военкомате - была сдана при поступлении в Морское училище. Когда после войны встал вопрос об увольнении в запас и в отставку, я пытался найти следы своего пребывания в Красной армии в архиве ВМУ им.Фрунзе, но их не оказалось. А жаль - все- таки лишние два года в армии
* * *
На семейном совете - мама, Таня и я - было решено ехать все-таки в Туапсэ, по Гешиным документам. Мне выехать пораньше, дней на пять, чтобы не месте все приготовить к приезду мамы и девочек. Так и сделали. Но в Самаре у меня увели мой чемодан, а в Сызрани - вещевой мешок со всеми моими документами. Я остался гол, как сокол, да еще с револьвером в кармане. Попадаться в руки патрулей или обходов было ни к чему, да еще с оружием. Я спрятал револьвер в колодце на сквере против вокзала и поехал назад, оставив на стенке вокзала такую записку: "Мама. У меня украли все вещи и документы. Еду обратно в Белебей. Твой Андрей". Вернулся я в Белебей. Заново оформил документы, приехал в Сызрань и там нашел надпись на стене: "Милый растяпа. Мы решили ехать не в Туапсэ, нечего там делать, а в Москву. Авось не пропадем. Мама". Вещи, в основном дяди Володи, были отправлены багажом. Таня поехала сначала в Туапсэ, за багажом: а потом в Москву. А я ей в помощь. Так и сделали. В сентябре я был на месте. Дядя Геша к этому времени из города уехал, тоже в Москву и по тем же соображениям. Мы с Таней сам-друг остались в Туапсэ. Таня тут же уехала и началась моя Кавказская эпопея.